|
И единственная традиция людей-одиночек, не боявшихся порицать народы, когда народы заблуждались, решительно отождествлять их с Государством, когда сему Государству они повиновались, одиночек, наделенных славной дерзостью осмысливать Добро и Зло, независимо от количества соратников, - в том, что эти глашатаи, эти одиночки, эти люди с негромким именем, писаниями своими свидетельствуют, что они люди как все люди - лишь бы эти самые „все" согласились мыслить собственными мозгами, то есть не буквой Закона. Это те, кого Библия окрестила „пророками", и мы вскоре увидим какую модель они завещали миру, модель Сопротивления, найденного вне идолопоклоннических тропинок".
Определяя сущность Кокто, Моруа в своем эссе о нем привел коротенький анекдот, в котором родители спрашивают у своей малолетней дочери: - Ангел принес тебе братика, хочешь увидеть братика? - Нет, - простодушно ответила та, - я хочу увидеть ангела. Кокто, заключал после этого Моруа, всегда хотел увидеть ангела. Мне кажется, это в полной мере можно отнести и к Бернару-Анри Леви: он не хочет видеть, так называемую трезвую реальность, он хочет видеть ангела, ибо Человек, однажды увидевший ангела, может ослепнуть, но он уже никогда не будет Рабом.
ЛИТЕРАТУРА ПРОТИВ ТОТАЛИТАРИЗМА
Когда в начале шестидесятых годов в русской культуре возникло, так называемое, явление Солженицына, многие в современном мире восприняли этот феномен, как чудо. Но для внимательного наблюдателя последнего полувека нашей отечественной словесности это явилось лишь закономерным следствием ее изначального процесса. Явление такого порядка, как Солженицын было бы немыслимо вне общего контекста литературного противостояния диктатуре, начиная чуть ли не с первых лет после Октябрьского переворота. Это противостояние ведет свою родословную от расстрелянного Гумилева, через замолчанного Булгакова, замученного в концлагере Мандельштама, затравленных Зощенко и Ахматову к затравленному же Пастернаку и, наконец, до выброшенного из страны Солженицына. Я называю только вершины этого Сопротивления, у подножья которых теснилось целое созвездие не покорившихся диктату художников от Юрия Олеши до Юрия Домбровского включительно. Все они, вместе взятые, не составляли собою никакой профессиональной или организационной структуры, любая такая структура была бы мгновенно раздавлена самым жесточайшим образом. Дело и творчество каждого из них явилось результатом его сугубо личного, духовного решения, но собранные историей воедино, они оказались той непреодолимой силой, благодаря которой наша литература не только выстояла под тотальным прессом культурной диктатуры, не только сохранила беспрерывность живой нити литературного процесса, но в конце концов заявила себя сегодня во всем блеске мирового признания. Согласитесь, что новейшая история не знает примера, когда бы какая-нибудь культура, в самой уязвимой для диктатуры области - в литературе, причем в, так сказать, подпольном ее оформлении, числила в своих рядах двух нобелевских лауреатов. Историческая уникальность этого феномена неоспорима. Наталья Горбаневская, привлеченная по делу демонстрации на Красной площади против оккупации Чехословакии, на вопрос следователя, какие мотивы побудили ее присоединиться к демонстрантам, ответила: - Я сделала это для себя, иначе я не смогла бы жить дальше. Только это, одно только это и ничего более движет сегодня нашей литературой Сопротивления внутри страны: Лидией Чуковской, Владимиром Войновичем, Георгием Владимовым, Львом Копелевым, Владимиром Корниловым, Вениамином Ерофеевым и множеством других, еще безымянных, но уже сделавших выбор. Этот процесс творческого противостояния диктатуре продолжает расширяться и углубляться. Недавно, например, группа московских писателей (Василий Аксенов, Андрей Битов, Фазиль Искандер, Евгений Попов и другие) составила альманах „Метрополь" и, получив отказ в его публикации на Родине напечатала его за рубежом, чем как бы перебросила мост между официальной и самиздатовской литературой. |
