Винсент Корначио. Шестнадцать лет от роду. Рост: пять — семь, вес: один — шестьдесят пять. Отец, фабричный рабочий. Средняя успеваемость — «В-минус». Не глуп, но не любит тех, кто ниже его ростом. Пониженная чувствительность к боли. Ни чем не увлекается, если не считать времяпрепровождения в центре города с целью поедания глазами девчонок или чтения грязных журналов в закоулках аптек. Прозвище: Корни, которое он ненавидит. Работает после школы в супермаркете «Вивальди».

Вечером в постели, свернувшись «эмбрионом», он все еще не спал, ди и не мог. У него голове метались разные мысли, скользкие, живые и острые, словно иголки, пронзившие его сознание. Оби обдумывал и взвешивал стратегию. Корначио схватил его и затолкал под машину. Но кто-то другой напал на Лауру и трогал ее руками. Наверное, Бантинг. Корначио всегда крутился при нем. Бантинг, которого уже было за что ненавидеть. Но нужно было убедиться, что это он. И Корначио был ключом к этой разгадке.

Наконец, он провалился в глубокий, без сновидений сон, который был больше похож на кому, маленькую смерть.

Наутро он проснулся с ощущением того, что не спал вообще. Глаза все еще резало и обжигало, пульс все также молотил в его в висках, а живот отклонял любую мысль о том, что надо поесть. Но его острое и обрамленное ножом сознание требовало от него действий. За этот день нужно было поспешить многое сделать и успеть, чтобы вечером встретиться с Корначио, обутым в его расхлкстанные полуботинки, на одном из которых болталась полуоторванная пряжка, ведущая к тому, кто своими грязными руками осмелился тронуть Лауру.

— Брат Юджин умер.

— О, Нет…

Они обогнули угол Стат-Стрит и свернули на Стерн-Авеню, пробегая мимо химчистки «Хидит» (открытой с 9.00 и до 17.00) и парикмахерской «Разини». Ветер освежил их тела, щекоча щеки и охлаждая потоком воздуха сырую теплую плоть.

— Он умер в Нью-Гемпшире, — сказал Губер, глядя вперед, выгибая спину и работая ногами. — Он больше не появлялся в «Тринити» после…

Его голос затих.

После…

Слово повисло в воздухе, сквозь который они бежали. Машины, автобусы и люди, молодые и старые, протекали мимо них словно на экране кинотеатра за пределами их изолированного мира, в котором они бежали.

После Комнаты № 19.

Разъедаемый виной Губер в рывке скорости оставил Джерри позади. Он уже не только убегал, а убегал от самого себя, если он, конечно, мог это сделать. Обегая этот угол, он снова вернулся в комнату № 19, где посреди той ночи дрожал от страха с отверткой в руке, настолько напряженной, что на его ладони вздувались и лопались волдыри.

Джерри прибавил ходу, и, огибая угол, последовал за ним, видя его перед собой, но знал, что никогда его не догонит.

Но Губер притормозил, вдруг остановился и оглянулся через плечо.

— Жаль, — крикнул он, ожидая Джерри бегом на месте и топая ногами.

Когда подбежал Джерри, то Губер махнул рукой на незанятую скамейку недалеко от автобусной остановки.

— Отдохнем, — предложил он, видя, как запыхался Джерри, и как его лицо сморщилось от напряжения.

Джерри был рад передышке, понимая, что был совсем не в форме. Он знал, что ему нужно было убедить Губера в том, что тот не был виноват в случившемся с Братом Юджином, надеясь найти подходящие слова.

— Я надеюсь, что ты себя в этом не винишь, — сказал Джерри, садясь, ожидая, что его тело успокоится, пульс придет в норму, и можно будет вернуться к нормальному спокойному бегу.