|
Трина присматривает за дедушкой. Он посылает тебе привет. Он типа просто издает какие-то звуки, ну ты понимаешь, но мы-то знаем, что он хочет сказать. О моя девочка, как, ради всего святого, ты попала в такую передрягу? И о чем, ради всего святого, ты только думала? – Похоже, она вовсе не ждет от меня ответа. Все, что мне надо делать, – это спокойно лежать. Мама вытирает глаза сперва себе, затем мне. – Ты все еще моя девочка. И я не пережила бы, если бы с тобой что-нибудь случилось, а мы бы по-прежнему не… Ну, ты понимаешь.
– Нгет… – Я давлюсь словами. Язык заплетается. Точно у пьяной. – Нгет, я не гхотела… – Я знаю. Лу, ты поступила так жестоко. Я не могла… – Не сейчас, милая, хорошо? – трогает ее за плечо папа. Мама замолкает. Отворачивается и смотрит в пустоту перед собой, затем берет меня за руку: – Когда нам позвонили… Ох! Я испугалась, что ты… – Она снова хлюпает носом, прижимая платок к губам. – Бернард, слава богу, что она в порядке! – Конечно в порядке. Она сделана из резины, эта крошка. Да? Очертания папиной фигуры расплываются перед глазами. Последний раз мы говорили с ним по телефону два месяца назад, но не виделись целых восемнадцать месяцев, а именно со дня моего отъезда. Папа выглядит огромным и очень родным, а еще отчаянно уставшим. – Пгостите, – шепчу я. Ничего другого в голову не приходит. – Да ладно тебе! Мы просто рады, что ты в порядке. Хоть ты и выглядишь так, будто провела шесть раундов с Майком Тайсоном. Ты здесь хоть раз смотрела на себя в зеркало? – (Я качаю головой.) – Помнишь Терри Николлса? Ну того самого, что перелетел через велосипед перед «Минимартом»? Так вот, если убрать усы, ты точь-в-точь как он. И в самом деле… – Папа наклоняется поближе ко мне. – Раз уж ты сама начала… – Бернард. – Завтра мы принесем тебе щипчики. Но в любом случае в следующий раз, когда захочешь полетать, лучше давай отправимся на какой-нибудь старый добрый аэродром. Прыжки и размахивание руками в твоем случае явно не работают. Я пытаюсь улыбнуться. Теперь они уже оба наклоняются ко мне. Их озабоченные лица напряжены. Мои родители. – Бернард, она похудела. Не находишь, что она похудела? Папа приближает ко мне лицо, и я вижу, что глаза у него на мокром месте. А растянутые в улыбке губы непривычно дрожат. – Милая, она у нас… просто красавица. Уж можешь мне поверить. Просто красотка, черт побери! Он сжимает мою руку, затем подносит к губам и целует. Сколько себя помню, папа ни разу такого не делал. Только сейчас я понимаю, что они решили, будто я умираю, и из моей груди вырывается горестный всхлип. Я закрываю глаза, чтобы остановить жгучие слезы, и чувствую на запястье папину мозолистую руку. – Мы здесь, родная. Теперь все в порядке. |
