|
Для этого царь-реформатор не разобрал обветшавший фундамент государства, а всемерно укрепил его. Суть петровских преобразований заключалась вовсе не в «европеизации», а, наоборот, в «азиатизации» державы. Все четыре «ордынские» опоры поднялись еще выше. Самодержавие устранило параллельные властные «подпорки» — боярскую думу, патриархию, земские соборы — и стало править тоталитарно. Административная «вертикаль» восстановила почти чингисхановскую стройность. Всё население, включая дворянскую элиту, было лишено личной свободы и фактически зачислено на государственную службу — установился своего рода культ Государства. Страна управлялась не по своду законов, а по указам, спускаемым сверху.
В дальнейшем выяснилось, что империя исправно завоевывает новые земли, но плохо распоряжается доходами-расходами; хорошо показывает себя во время войны и плохо — во время мира. Техническое и экономическое отставание стало приобретать угрожающие размеры, когда в западном мире развернулась индустриальная революция. Правительство сознавало остроту проблемы и — еще со времен Екатерины II — неоднократно пробовало ее как-то разрешить. Но за каждой попыткой реформ следовал откат назад. В этом не было злой воли, как казалось многим либералам и революционерам, ненавидевшим самодержавие. Просто расшатывание любой из четырех опорных колонн создавало риск обрушения всей конструкции — и правительству приходилось спешно восстанавливать прежнюю систему. Послабление в цензурных строгостях приводило к критическим атакам на власть (заметим, совершенно справедливым). Это подрывало сакральность фигуры государя и саму идею самодержавной власти. Если она не священна, то на каком основании ей следует безропотно повиноваться? Ослабление зависимости от государства, от необходимости ему служить побуждало вольнодумцев критически пересматривать привычную идеологию. А что такого уж великого в Государстве? Почему его интересы важнее достойной жизни? Установление единых для всех законов (судебная реформа 1860-х годов) нанесло удар по всесилию исполнительной власти. Судебная власть конкурировала с административной, что для «ордынской» модели совершенно невозможно. Всякое нарушение единоначалия в условиях гигантской страны приводило к шатанию и разброду. Н. Эйдельман писал: «Есть, очевидно, два способа управления такими территориями: первый — когда большую роль играет местное самоуправление, выбранное населением и отчасти контролируемое из центра. Один из создателей США, Томас Джефферсон, писал: “Наша страна слишком велика для того, чтобы всеми ее делами ведало одно правительство”. Второй способ — централизаторский: сверху донизу всеведущая административная власть, которая подавляет всяческое самоуправление». Любой средний путь не работает, он разрушителен, а государственные и общественные лидеры предреволюционной России именно этим и занимались: искали средний путь — одни сверху, другие снизу. Трагический парадокс российской жизни конца девятнадцатого — начала двадцатого века заключается в том, что демонтаж самодержавной диктатуры представлял для страны не меньшую опасность, чем сама диктатура. Изнутри государство погубили два фактора: архаичность государственной конструкции и усилия лучших (без преувеличения лучших) людей того времени от этой архаичности избавиться. Вот почему данный раздел состоит из двух больших глав. Одна посвящена людям, которые руководили государством и не спасли его; другая — борьбе между правительством и Обществом. (Когда я пишу это слово с большой буквы, имеется в виду не всё население страны, а его политически активная часть.) Главным полем сражения был вопрос о самодержавии, то есть о том, какой должна быть власть в России — сверхцентрализованной или разделенной с Обществом. |
