По бортику бассейна, по серому небу кралась тень.

— Усохни, Поля! — хором сказали напарники.

— Я не тону, — добавил Аксакал. — Когда надо будет кричать «Спасите», мы тебя позовем.

— Я больше не буду, — по-детски извинился бывший первый силач второго отряда и присел на бортик. — Блин, а правда, про тебя уже книжки пишут? Савостикова говорит, что у нее дома аж десять штук. А в лагерной библиотеке ни одной нет. Врет Савостикова?

В Полином голосе слышалась надежда.

— Врет, — не стал разочаровывать его Митек.

— Я так и думал, — с облегчением вздохнул Поля. — Она просто влюбилась в тебя и сочиняет.

— Конечно. Ты сам подумай: разве это имя для героя — Блин? То ли дело Бешеный, Слепой, Чужой…

— Слюнявый, — подсказал Аксакал.

— Ага. Слюнявый, Сопливый, Тупой…

Поля уходил, не дослушав. Главное он узнал: врет Савостикова.

— А мне жалко его, — сказал Блинков-младший, глядя в согнутую спину разжалованного Полковника. — Перед Саней с Ваней ходит на цыпочках, Максом командует, а дружить на равных не умеет. Знаешь, зачем он спрашивал про книжки?

— Это понятно, — не задумываясь ответил Аксакал. — Поля никак не может решить, крутой ты или нет. Если крутой, он будет набиваться к тебе в приятели, если такой же, как и все, устроит еще одну подлянку.

— Самое забавное — то, что я такой же, как все, — вздохнул Блинков-младший. — Просто я уже знаю, чего хочу в жизни, и ты знаешь, а Поля еще не знает.

— А чего ты хочешь?

— Я считал себя крутым, лучшим сыщиком из всех восьмиклассников Москвы, — продолжал Митек, будто не расслышал вопроса. — Сам так придумал. Других сыщиков-восьмиклассников я не знаю — может, их вообще нет, — вот и получается, что я лучший. Были дела, которые милиция не могла раскрыть, а я раскрыл. Мне казалось, что я все могу, все знаю. А потом раз сижу в подвале, запертый, а кругом полно банок с этикетками от лекарств. На самом деле в некоторых были наркотики, но я не мог отличить героин от аспирина. За спиной у меня стоял шкаф с документами. Если бы я сумел в них разобраться, то на Прохора в тот же час можно было надевать наручники. Но это были не документы с надписью «Совершенно секретно», как в кино, а какие-то бухгалтерские квитанции. Там цифры как цифры, на них не написано: «Эти деньги — преступные». Я в этих цифрах не смыслю ни уха ни рыла.

— Взрослые тоже не все знают, — вставил Аксакал.

Митек плеснул на него водой: «Не перебивай!»

— И вот после этого я стал вспоминать все свои дела. Как я их раскрывал? Залез туда, куда взрослый не залезет, подслушал разговор, или нашел пистолет, или спрятался в кузове и преступники сами привезли меня, куда надо. Хорошо это? Да нет, потому что не навсегда. Я уже не смогу, как в прошлом году, спрятаться в сундуке фокусника. Я в нем просто не помещусь! А пистолет я когда-то нашел случайно, потому что от меня убежал кролик. Но мне сейчас неинтересно играть с кроликом. Я подарил его одному второкласснику, то есть уже третьекласснику. Что там еще?

— Залез в кузов, — напомнил Аксакал.

— Тогда всем ребятам это казалось подвигом, а всем взрослым операм — глупостью. Взрослый опер не полезет в кузов, а приладит к машине радиомаячок и поедет за ней в километре. Он лишний раз не подставит голову. Для него это работа. А такой работы — совершать подвиги — нет и быть не должно. Моя мама пятнадцать лет в контрразведке и стреляла за все время раз пять-шесть, и то чаще всего в воздух.