Еще одна монограмма Христа, нарисованная черным на голубом фоне. Справа и слева от монограммы — греческие буквы «альфа» и «омега». Символ и буквы окружены темно-синим венком. Среди усиков винограда, обвивающих цветы и листья, Джек разглядел еще несколько греческих букв, вписанных мелким шрифтом в общий рисунок. Чуть ниже венка был изображен небольшой крест с декоративными флеронами в армянском стиле. А под ним — два латинских слова — Domine Lumius.
— «Господь, мы придем», — перевел Джек. — Если не считать эту надпись и армянский крест, то перед нами копия еще одной известной мозаики, обнаруженной на Луллингстоунской вилле в Кенте, — ответил Джек. — По всей видимости, Эверет обожал римские виллы, построенные в Британии!
— Еще как! — подтвердил Морган. — Не только мозаика приковывает внимание, но и то, как гармонично вписано искусство в окружающую природу. Эверет хотел показать искусство в изначальном контексте, так же как и Гетти. Но если Гетти черпал вдохновение в Геркулануме, то Эверет — в археологических раскопках XIX века на территории Англии. А именно в римско-британской культуре и древнем христианстве, которым увлекся еще в молодые годы. Он догадался, что первые британские христиане поклонялись Богу в частных домах, на виллах, возможно, такие же ритуалы совершались в Геркулануме. Эверет назвал эту комнату scholarium — учебным залом. Не церковью, не молельней, а именно учебным залом. Здесь люди могли собираться и читать Евангелие. Но в комнате не было кафедры проповедника, вообще никакого специального места для священника.
— Может быть, в этом зале он собирался однажды раскрыть свою тайну, — предположил Костас.
Джереми, все время задумчиво молчавший, вдруг тихо сказал:
— По-моему, это доказывает нелепость многовекового конфликта между разными вероисповеданиями: между римской церковью и пелагианством, между католиками и протестантами. Здесь, в католическом монастыре на калифорнийских холмах, Эверет нашел место, где мог открыто говорить о своих религиозных убеждениях, приблизиться к Иисусу и его учению, как никогда и нигде раньше.
Джек обвел зал взглядом и медленно кивнул. За долгие годы работы он научился доверять собственному чутью при восприятии искусства и никогда не заставлял себя увидеть красоту, а просто чувствовал. Эта комната казалась знакомой, будто бы имела какое-то отношение к его прошлому. Гармония с природой, выбор цветовой гаммы, использование света и теней отражали особенную связь с миром, который, в свою очередь, был родственен миру Джека, миру, окружавшему его далеких предков. И дело не только в этом. Отрешившись от великолепных памятников христианства, от собора Святого Петра в Риме, от собора Святого Павла в Лондоне, сосредоточившись только на этой комнате, Джек почувствовал, что здесь представлены два совершенно разных взгляда на истину и на красоту. Он вновь поднял взгляд к лицу, изображенному на мозаике, и подумал об Иисусе как о мужчине и о Марии как о женщине. Христианская традиция превратила их в образы высокого искусства — великолепные, но столь далекие и недосягаемые… А с другой стороны, перед ними противоположное представление о красоте. Возможно, отчасти грубоватые, неидеализированные образы, но в их близости к реальным мужчинам и женщинам сокрыта сила. Да уж, посещение монастыря не прошло зря! Джек сумел развести два этих подхода и более-менее составить представление о том, что могло быть в документе, поиски которого становились все более увлекательными и запутанными.
Джек тяжело вздохнул и, будто очнулся от наваждения, окинул взглядом мозаику и роспись.
— Ну же! — прошептал он.
— Ты что-то сказал? — переспросил Костас.
— Она должна быть здесь, — ответил Джек. |