Врачиха опустила глаза, задышала. Смотрит. Жора уставился в потолок, стал считать мух на плафоне. Синие мухи, зеленые, серые, фиолетовые какие-то – штук двадцать, наверное, жирные, как боровы, сплошное сало, настоящие южнороссийские мухи, в Москве таких фиг где найдешь. Врачиха тем временем что-то спросила у Симоняна, тот ответил, засмеялся.

– Присядьте на корточки, Пятаков.

Жора присел.

– Теперь встаньте, ноги вместе.

Есть приказ.

– Повернитесь на триста шестьдесят градусов.

Никаких проблем, хоть на семьсот двадцать.

– Хорошо. Можете надеть трусы, Пятаков.

Невропатолог увлеченно покрывал медкарту своими каракулями, врачиха тоже что-то записывала в клеенчатую тетрадь. Вчера на ней было короткое «кока-кольное» платье, если бы муж не приперся так рано, она выпрыгнула бы из него в два счета, как виноградина из кожуры, оставалось только скомандовать: внимание, марш! А тут – кандидатская диссертация, встаньте, повернитесь, ноги вместе. Что ты, что ты.

Симонян закончил писать, захлопнул медкарту и сказал:

– Вот так, Пятаков. Подойдешь сейчас к своему военкому, к Рощину, он должен быть у себя.

Жора оторопел. Он не понял. Стоп, стоп, вот этой фразы в сценарии быть не должно, он точно знал.

– То есть как? Зачем к Рощину? И что мне ему сказать?

Симонян повернулся к врачихе:

– Как вы считаете, Мария Геннадьевна, что призывник Пятаков должен сказать своему военкому?

Она опять покраснела, как редиска. Стрельнула глазами в стену, в дверь, в потолок. Потерла коленкой о коленку. Потом наклонила голову и впервые за все время улыбнулась:

– Вы абсолютно здоровы, Пятаков. Поздравляю вас.

4.

Подполковник Рощин пожал плечами.

– Что я тебе могу сказать, Георгий? Ну, значит, здоров. Быть здоровым не вредно, это научный факт.

Он достал из ящика стола кипу повесток и стал неторопливо тасовать их.

– Так, Пятаков… Пятаков… Вот он, Пятаков Георгий Владимирович. Распишись-ка здесь. Семнадцатого июня встанешь пораньше, оденешься во все старенькое и в восемь ноль-ноль, как штык, явишься на призывной участок, Майская площадь, 3. Сам не придешь – приведут. Убежишь – найдут. Доказано наукой.

Жора облизал пересохшие губы.

– Но ведь отец это, заплатил вам. деньги.

– Помню. Двадцать второго мая 1995-го, ровно три года тому назад. Шестьсот долларов ноль-ноль центов, как в аптеке. И я свое обещание сдержал: все эти три года ты болтался по городу, как дерьмо в проруби, а я тебя не трогал.

Жора ничего не понимал.

– Нет, он должен был принести деньги вчера вечером, девятьсот долларов, мы же договаривались!

– Вчера вечером? – Рощин залез в стол, достал оттуда пожелтевший номер «Красной звезды», уткнулся носом в первую страницу. – Ничего не знаю. Со мной никто не договаривался, никто не приходил, не звонил.

– Этого не может быть, это.

– Доказанный наукой факт, Георгий.

– Вы не понимаете, – Жора зачем-то встал и постучал себя кулаком в грудь. Кажется, он кричал. – Мне двадцать один год! Двадцать один!

– Но ведь не шестьдесят? Не девяносто? – отозвался Рощин из-за газеты. – Слушай, Георгий, тут ко мне должна прийти одна мамаша. я хотел бы поговорить без свидетелей. В общем, равняйсь, смирно. Кругом марш. До скорого, Пятаков, не болей.

5.

Ахмет что-то учуял.

Насторожился.

Быстро вскочил на ноги и заправил выехавшую рубашку. Пассажирка вопросительно посмотрела на него, на всякий случай натянула свои желтые шорты.