Он взглянул на закрытую дверь.

За ней было очень тихо. И тишина эта отчего-то показалась ему намного хуже недавних разговоров. Намного страшнее.

В тишине слишком удобно думать.

И придумывать тоже.

* * *

Она шла впереди него, расправив плечи и горделиво вздернув голову с тяжело колышущимся золотом волос, словно неся на ней невидимый венец, — такая воздушная, грациозная, изящная, что Роман невольно залюбовался, и все мрачные мысли скромно отступили куда-то. Он вдруг осознал, что гордится ею — почему-то гордится — странное чувство, прежде неведомое. Глупостью было говорить самой, рассказывать все, выступать навстречу их страху и злости — глупостью, предоставила бы лучше это ему, уж он бы что-нибудь измыслил, а так ситуация только осложнилась… но вздорная кошка не струсила, не спряталась, и он ею гордился. Странно, право же.

Но едва дверь спальни закрылась за ними, Рита покачнулась на ходу, вся как-то надломившись, споткнулась, и Роман, метнувшись вперед, подхватил ее на руки. Сейчас она оказалась такой неожиданно легкой, почти невесомой, что он испугался. Будто происшедшее выпило из нее все жизненные соки, оставив пустую оболочку. Отчего-то ему подумалось про Валессу, персонажа Токман, и Роман внезапно ощутил желание вернуться в покинутую гостиную и передушить веселых литераторов всех до единого.

Он уложил девушку на разворошенную кровать и склонился над ней. Расщелкнул заколку, и золотистые пряди рассыпались по подушке, затопив его руку мягкой волной. Глаза Риты неподвижно смотрели в потолок — под веками сейчас было тусклое, мертвое море, в чьих водах никогда не было жизни. Застывшее, усталое лицо казалось очень бледным и далеким, и когда ее губы шевельнулись, голос оказался тоже бледным и далеким.

— Рома, что теперь будет? Я не верю ему. И никому из них не верю. Я помню их вещи. Я их читала. Илья ничего… но остальные… они такие же ненормальные, как и я.

— Ты не ненормальная, — Роман погладил ее по щеке, но Рита тотчас же отвернулась, болезненно скривив губы. — Глупая, это да, но не ненормальная. Так что, женщина, сию же секунду оставь эти упаднические настроения. Все будет хорошо, все закончится… Ну чего я тебя все время утешать должен, а? Меня бы кто утешил! У меня болит голова и ужасное плоскостопие.

— Ты же в армии был, — Рита слабо улыбнулась.

— Ах, да, я забыл. Может, поспишь? Или поешь? Или попьешь? Принести?

— Не хочу я ничего, — ее голова слабо качнулась на подушке. — Разве что поспать… Когда ты будешь писать, Ром?

— Не знаю… скоро. Подумаю слегка… я ведь никогда раньше не творил, — Роман пожал плечами. — У меня в школе по сочинениям всегда тройки были.

— Но ты писал нам хорошие комментарии. Злые, но хорошие. Иногда очень мудрые.

— А я вообще очень мудрый тип, знаешь ли, — Савицкий подмигнул ей. — Знала б ты, сколько граждан бегают за мной с блокнотиками, записывая мои высокомудрые изречения, и Сократ с Платоном и прочими Шопенгауэрами роняют с облаков слезы зависти! — Роман подтянул одеяло, укрывая ее. — Спи. Я пока по дому пройдусь, посмотрю, что и как, да заодно Гая приведу — бедняга уже охрип от лая. Кстати, напиши ему записку что ли, мол, это ты меня прислала, чтоб он мне чего-нибудь не откусил.

— А ты изменился, Ромка, — вдруг очень серьезно произнесла Рита, глядя на него так, что Роману отчего-то стало немного не по себе.

— Да неужто? Надеюсь, не в лучшую сторону?

— А тебе бы этого страшно не хотелось, верно?

— Верно.