Первый месяц молодые жили хорошо: Сонечка вязала салфетки крючком, пекла блины, убиралась, стирала и гладила, а ночами читала мужу стихи (точно, читала – Базиль под дверью подслушивал). Мите, судя по всему, все это нравилось, даже ночные рифмочтения. Но через какое-то время стал Базиль замечать, что сынок приходит с работы все позже и позже, блины ест с меньшим аппетитом, а стихов вообще не слушает – храпит ночами так громко, что окна дрожат. Любовницу завел – решил Базиль и очень за сына порадовался. Оказалось, зря, ни о какой любовнице и речи нет, просто Митю до зубовного скрежета раздражает его милая, нежная, идеальная жена. Все в ней: ее голос, походка, косичка; все, что она делает: салфетки, пироги; все, что сочиняет: стихи, поэмы, оды – все это Митя не выносил!

Это от сексуальной неудовлетворенности, решил Базиль, и дал сыну совет: «Разводись».

Митрофан развелся и больше не предпринимал попыток не только жениться, но даже завести с женщиной полусерьезные отношения. Так до сих пор и живет монахом, думая только о работе: убегает чуть свет, возвращается глубоким вечером с толстой папкой подмышкой и до ночи изучает ее содержимое. Базиль как-то заглянул в одну, хотел проверить, не посматривает ли сынуля втихаря порнофотографии, прикрыв их картонной папкой с надписью «Дело», но нет, вместо соблазнительных красоток на снимках были изображены трупы далеко не соблазнительного вида… Это как же надо любить свою работу, чтоб по собственной воле глазеть на такое безобразие в часы досуга! Хоть бы в кафе сходил, в кино, в стрипклуб, наконец, так нет, сидит вечерами на диване, грызет сыр с тухлятиной и читает свои дела с таким увлечением, будто это великие произведения гениальных авторов…

Пока Базиль гонял в голове эти мысли, к церковному забору подгребла куча оборванцев, вынырнув из-за мусорных бачков, стоявших во дворе соседнего дома. От нее отделился один: рябой, синеносый, с бельмом на глазу, и вихлястой походкой направился к сидящему на каменном выступе Голушко.

– Ты че тут расселся, дядя? – спросил он, смачно сплюнув через гнилые зубы. – Здеся все места заняты.

– Я просто сижу, отдыхаю.

– А ну катись отсюда, гнида, пока тебе бока не намяли! Здеся просто не сидят, понял? – И воинственный нищий сунул под нос Базилю покрытый цыпками и волдырями кулак.

Василий, прищурившись, глянул поверх кулака в глаза оборванца и процедил:

– Ты на кого батон крошишь, вша поднарная?

– Че? – опешил рябой.

– Ты кого «гнидой» обозвал, чмо? Да за такие слова… – Базиль продемонстрировал свой кулак: крупный, покрытый старыми белыми шрамами и такими же старыми синими наколками. – За такие слова я тебе глаз на жопу натяну… Понял?

Даже несмотря на то что за последние десятилетия тюремный жаргон сильно изменился, рябой Базиля понял.

– Прости, братан, – пробухтел он, пятясь. – Прости, не врубился я, что к чему… Думал, ты тут поработать решил, а у нас строго – чужаков без прописки не пускаем…

– Канай давай отсюда, пока я добрый…

– Так ты местечко мое занял…

– Сказал – отдохну, уйду, – прикрикнул на оборванца Базиль, затем вынул из кармана сотовый телефон, чтобы позвонить сыну.

Мобильник был старый, давно не модный «Сименс С25»: крупный, квадратный с большой, обкусанной кем-то антенной, но Базиль привык к нему и ни за что не соглашался принять от Мити в подарок другой, более современный. Этот он нашел на помойке пять лет назад, в те времена о такой роскоши, как сотовый телефон, основная часть населения только мечтала, поэтому Василий, обнаружив разбитый аппарат в бачке, не побрезговал его вынуть.