Тут терпение у историка лопнуло, он вскочил, схватил раздухарившегося ученика за шкирку и потащил к двери. Тот начал упираться и орать. Николай Петрович был дядькой здоровым, сильным, Мишгана скрутил и буквально вышвырнул из класса, услышав на прощание, что он – «Ка-а-азел, чмо очкастое!»

Потом, понятное дело, были и педсовет, и классное собрание, и заплаканные глаза Мишгановской матери…

Но самое страшное произошло неделю спустя, когда Николай Петрович повез весь класс в Лефортовский парк. Он любил устраивать такие вот «выездные» уроки, когда можно не только рассказывать ученикам про, например, «век златой Екатерины», но и показывать дворцы и усадьбы вельмож той эпохи.

В Лефортово выездной урок был посвящен Петру Первому. Историк чинно водил за собой стайку учеников, рассказывая про младые годы великого императора.

Неожиданно в конце безлюдной аллеи появилась, тихонько урча двигателем, знакомая черная «бэха». Мишган, плетущийся в самом хвосте одноклассников, раздвинул тонкие губы в мерзковатой ухмылке и призывно махнул рукой, мол, подгребай сюда.

«Бэха» подъехала, клацнули дверцы и из машины вылез Калачов-старший, Калач – детина почти двух метров росту, в черной кожанке и черных очках. Следом появились еще двое, один другого шире.

– Э-э-э, очкари-и-ик! – негромко позвал Калач учителя, и Мите стало понятно, откуда у Мишгана эта манера – говорить, растягивая слова.

– Простите, вы мне? – удивился Николай Петрович, запнувшись на полуслове.

– Тебе, терпила. Подойди. – Калач, опершись на полированный капот «бэхи», закурил и лениво сплюнул на вывернутое шипованное колесо.

– Что вам угодно? – историк отважно выпятил челюсть и шагнул к попыхивающему дымом громиле – только стеклышки очков блеснули.

– Ты че, падла, на маленьких руку поднимаешь? – спокойно и все так же негромко спросил Калач, перекинул сигарету из одного угла рта в другой и вдруг ударил учителя кулаком в живот и тут же, другой рукой – в переносицу.

Девчонки завизжали, кто-то вскрикнул. Все замерли, а Николай Петрович зажал руками лицо и согнулся.

– Ты, типа, если учишь, то учи, а хочешь размяться – ко мне приходи, понял, тля? – Калач коротко хохотнул, отщелкнул окурок в кусты, ногой в остроносом ботинке толкнул скрючившегося историка в плечо и оскалился в улыбке:

– Пока, детишки! Ведите себя хорошо…

Вновь клацнули дверцы, «бэха» взревела, обрулила столпившихся и замерших в оцепенении учеников и умчалась прочь по аллее, вздымая мусор и пыль.

В наступившей тишине неожиданно прозвучал торжествующий голос Мишгана:

– Братан мой!

Митя огляделся – все прятали глаза, стараясь не смотреть в сторону лежащего на асфальте Николая Петровича…

Из Лефортова ребята молча разъехались по домам, благо история была в тот день последним уроком. Через пять дней, на следующей истории, вместо Николая Петровича в класс вошла завуч. Испуганно поглядывая в сторону развалившегося за столом Мишгана, сообщила, что Николай Петрович по семейным обстоятельствам перевелся в другую школу, а историю у них теперь будет вести другой педагог – Маргарита Семеновна…

После этого Мишгана как подменили. По коридорам на переменах он ходил, гордо выпятив цыплячью, в общем-то, грудь, всегда в сопровождении «корешков», или, как он говорил, бригады – Дыни, Тыквы, Тяпы и Иголкина.

Теперь уже безо всякого стеснения новоявленный гроза школы «тряс» младшеклашек, заставляя отдавать ему деньги.