– А вот там всякие дудки продают, гусли, – дернул меня куда‑то влево Алешка. – Пойдем поглядим, там красиво играют.

Возжаждала, значит, музыки тонкая его душа… Что они тут понимают… Слышали бы настоящую музыку… Нет, ну пускай не «Бивни мамонта», а вот «Чижа» там, «Короля и шута», «Наутилус»…

Вокруг музыкального прилавка было особенно тесно. Толпились, конечно, не покупатели, а слушатели. А играли двое.

Один – тощий, костистый парень с копной немытых, перехваченных красной лентой волос – наяривал на какой‑то струнной бандуре. Может, это и была бандура, кто знает. По виду – просто изогнутая доска с натянутыми струнами. Струн много, уж пара десятков точно будет.

Второй была девчонка, совсем еще подросток, и пятнадцати не наберется. Одета в скучное платье мышиного цвета, полностью скрывающее фигуру. Играла она на какой‑то нестандартной раздваивающейся дудке.

Музыка была, прямо скажем, не потрясная. Может, местным такое и нравится, но мне эти мелодические переливы напоминали девчонкино платье – столь же унылые.

Кто‑то кидал им мелкие монетки в странной формы шляпу, кто‑то стоял и восхищался на халяву – последние преобладали.

Я отвел взгляд от музыкантов и пригляделся к выставленным на продажу инструментам. Ничего знакомого. Колян и Вован меня бы тоже поддержали. Какие‑то дудки, какая‑то фигня, напоминающая скрипку, но с одной струной, бандуры типа той, что у парня с красной ленточкой, барабан…

О, хоть что‑то дельное! Барабан был невелик размерами, в диаметре от силы сантиметров сорок, но высота – с две мои ладони, а это уже неплохо. Зачем‑то его сбоку увешали кучей медных бубенчиков, а палочек к нему, видимо, вообще не полагалось.

– Эй, дядя, – окликнул я меланхоличного продавца, глубоко задумавшегося о чем‑то очень личном, – это у тебя сколько стоит?

Продавец, невзрачный мужчинка лет пятидесяти, вынырнул из спячки. Внимательно осмотрел меня, отчего‑то напомнив выражение «глаз как рентген».

– Это из самого Рима‑города привезено, – произнес он слегка нараспев. – Его великий мастер делал. Для умелых людей, не то что… – дядька выразительно показал глазами на музицирующую парочку. – За двадцать грошей отдам… может быть.

Алешка, наглый бесенок, тут же вылез из‑под моей руки.

– Какое там двадцать? Да ты, купец, так его никогда не продашь! Смотри – бока изодраны, небось мыши погрызли. Колокольчики вот аж позеленели, сроду, видать, не чистили их. Андрюха, тут и пяти грошей не будет. Какой дурак на такое позарится?

– Ты что плетешь, пострел? Да это же редчайший инструмент! – с готовностью взорвался дядька. – Его триста лет назад мастер Джулиани создал! Тот самый Джулиани…

– Не, – пренебрежительно махнул рукой Алешка. – Не Джулиани. Бубен твой, по всему видать, какие‑то умельцы тверские склепали. Козьей кожей обтянули, раскрасили – вот тебе и весь Рим. Тут никак не больше пяти грошей… Ну, может, шести!

– Этот инструмент стоит двадцать грошей! – заявил продавец. – В крайнем случае восемнадцать. Понял, наглец? Тоже мне, от горшка полвершка, соплей полный нос, а туда же, торговаться лезет! Да у тебя ни одного гроша небось и нет, а есть только вредный язык!

– Андрюха, покажи ему гроши, – ничуть не обидевшись, прокричал Алешка. И, дотянувшись на цыпочках до моего уха, шепотом добавил: – Не все.

Я сунул руку в карман, на ощупь отделил несколько монет и предъявил продавцу. Потом убрал на место и заметил:

– Да и проверить твой барабан надо. Может, у него за триста лет кожа прогнила, да и звук нулевой.