Она включила посудомоечную машину, затем стиральную. Вещи дочерей были разбросаны по всему дому, но это потому, что у девочек нет дома, а лишь временные пристанища, где они едят и спят.

О'Шонесси позвонила Тиму – никто не взял трубку, позвонила свекрови, и та сказала, что Тим забросил девочек к ней, а сам куда-то уехал. Мерзавец!

В автоответчике было сообщение, но не от Тима, а от Кларка. Келли налила себе чаю и включила одиннадцатичасовые новости. На экране вырисовалась карта: с Каролины неуклонно надвигался ураган.

Тим, девчонки, исчезновение Трейси Йоланд – все, решительно все приводило ее в отчаяние. Хотелось выпить, но Келли удержалась. Хватит того, что снова начала покуривать. От выезжающего из переулка автомобиля по потолку гостиной пробежал луч света. Она сняла трубку и набрала номер. Через два гудка услышала голос Кларка.

– Поужинать не поздно? – спросила Келли.

От Кларка она ушла около двух часов ночи. Что заставило ее позвонить? Недовольство собой? Одиночество? Злость от того, что она не знает, где ее муж? Ну да, удобно сваливать вину на других. Пусть Тим отвечает за то, что она кинулась Кларку на шею. Сколько еще она будет морочить себе голову?

Келли завернула за угол и увидела, что оставила дома свет на втором этаже.

Ей было нужно, чтобы Тим знал, что она все ж не смогла… Что она разделась и легла в постель к Кларку лишь для того, чтобы, заливаясь слезами, рассказать ему, как она скучает по мужу.

Почему ей так хотелось сообщить об этом Тиму? Так всегда бывает, если любишь? Поэтому и Тим поспешил со своим признанием, вернувшись из Сент-Пола? Значит, желание быть с ней взяло верх над риском разрыва?

О Боже, только не порвалась бы ниточка, пока еще связывающая их! Нет, Келли не собиралась немедленно простить его. Только бы иногда разговаривать друг с другом.

О'Шонесси вошла в дом. По ее лицу пробежал ветерок из кухни. Она заглянула в нее. Задняя дверь открыта. Не спуская глаз с лестницы, Келли осторожно двинулась в холл, открыла переднюю дверь и побежала к машине – достать из «бардачка» свой «глок». Затем по радиотелефону вызвала номер девять-один-один.

Два полицейских автомобиля стояли возле дома О'Шонесси, третий курсировал по окрестным кварталам, высвечивая фарами лужайки и парк на противоположной стороне улицы.

В полночь на дежурство заступил сержант Диллон. Он-то и прибыл с тремя экипажами.

О'Шонесси с двумя полицейскими с пистолетами наготове поднялись на площадку второго этажа. Один из них свернул в коридор, ведущий в спальню девчонок. Другой шел с ней.

Все окна открыты. Издали слышался шум прибоя.

О'Шонесси заглянула в стенной шкаф, в другой, затем в туалет, в ванную комнату. Когда она переступила порог спальни, у нее перехватило дыхание.

На кровати был разостлан государственный флаг. Она приблизилась к ней, взяла звездно-полосатое полотнище за край и осторожно потянула.

– Господи Иисусе! – вырвалось у нее.

Под полотнищем была выложена ее полная парадная форма. Под темно-синим кителем белоснежная рубашка с завязанным галстуком, лейтенантские нашивки на погонах, темно-синие брюки, рукава рубашки закатаны над рукавами кителя – ни дать ни взять труп. Она приподняла пояс брюк. Под ними – белые шелковые трусики и колготки, протянутые за края штанины. Испуганная, растерянная, Келли выпустила полотнище из рук.