Дело в том, объяснил он ей, что демоны, нашедшие где-нибудь приют, подобны загноившейся занозе или аллергической реакции. Сила арондисмана пока что удерживала их от проникновения, не считая случайных одиночек, которые своими неуклюжими тушами крушили все вокруг. Но теперь, когда они закрепились, их надо изгнать или уничтожить, иначе весь девятый округ превратится в зону кровопролития и инфернальных мук. Сюрреалисты должны приготовить экзорцизм.

Процесс и соответствующие ему принадлежности, реликты волшебства, которое так раздражало эпоху Просвещения, доставляли определенное удовольствие. Но вот кое-что другое разило клерикализмом, и партизанам претила сама мысль о том, что и такие методы приносят пользу. Тибо и Элиза понесли мешок распятий, бутылочек со святой водой и колокольчиков к отцу Седрику. Элиза сказала, что дочь раввина с мешком таких штуковин – форменный анекдот. Старый священник пробормотал череду бессвязных благословений, и они заплатили ему сигаретами и едой.

– Подставьте другую щеку, отче, – проговорила Элиза, заметив выражение его лица. – Найдите кого-нибудь из «Свободной Франции», если желаете стать пастырем покорного стада. До той поры у нас с вами брак по расчету. Хотите уйти? Дверь вон там.

Они предоставляли ему кое-какую защиту, а он отвечал тем же. Неудобный симбиоз. Сюрреалисты презирали его призвание, он же презирал их за воинствующий атеизм, но все знали: если уж приходится бороться с демонами, лучше, чтобы кое-какие нелепости вершил священник, в рамках своего ремесла.

– Почему? – спросил он у Элизы, когда они снова ушли. – Почему, по-твоему, это работает? Ведь непохоже, чтобы в этой куче ерунды было хоть что-то настоящее.

– Может быть, демоны любят ритуалы так же, как люди, – ответила она.

Хоть отряд Тибо издевался и запугивал отца Седрика, на самом деле к нему испытывали что-то вроде недружелюбного уважения: этот человек, невзирая на все прочее, был частью Сопротивления. На этих улицах традиции, которые он соблюдал, стали непривлекательным инакомыслием. В отличие от множества священнослужителей он отказался заключать какой бы то ни было мир с новой Церковью Парижа или с ее руководителем, Робертом Алешем.

За несколько месяцев до преобразований аббат Алеш был известным проповедником, выступающим против нацистов. Очень немногие близкие знали также, что он работал в подпольной организации Жанин Пикабиа, известной как «Сеть Глория». Он был курьером и доверенным лицом, способным благодаря своему сану проходить из зоны в зону, перевозя сообщения и контрабанду. Товарищи по «Глории» называли его «епископом», и он выслушивал их исповеди.

Но на самом деле он был двойным агентом. После С-Взрыва он продал товарищей нацистам, которые платили ему жалованье, и почти все погибли. Алеш, Ви-мен, доносчик, стоил не тридцати сребреников, но двенадцати тысяч франков в месяц.

Два ревностных активиста, Сьюзанна Дешево-Дюмениль и ее любовник, ирландец Беккет, бежали от резни, в которой погибла «Глория». Они рассказали о вероломстве Алеша, но он не испугался. Напротив, он стал основоположником теологии предательства. Это был коллаборационистский католицизм, построенный на сотрудничестве с немецкими захватчиками и теми, кто пришел из нижнего мира. Рим осудил его, а он в ответ осудил Рим. Он сделал самого себя епископом собственной церкви, которую финансировал фюрер.

В том, что касается ненависти к Алешу, Седрик и сюрреалисты могли найти общий язык.

В сумерках бойцы поднялись на крышу, их пушки были заряжены язвительно благословенными боеприпасами. В Париже нужно было быть готовым к борьбе с искусством и адскими порождениями – не говоря уже о нацистах, – и потому они запаслись оружием на все случаи жизни.

Тибо был готов к манифам.