В Барракеше я готовился к годичной экспедиции по изучению племен Верхнего Шана. И тут мимо меня проходит человек с золотистой кожей и не по-марсиански черными глазами, человек, лицо которого не принадлежит ни к одному из известных мне типов. Оно немного напоминало каменные лица фавнов.

— Время идти, Джонросс, — повторил Кардак. Я посмотрел на незнакомца, пьющего свое вино в молчаливом одиночестве.

— Ладно, спрошу у него самого.

Кардак вздохнул:

— Земляне обделены мудростью…

Он повернулся и ушел, оставив меня одного.

Я пересек комнату и подошел к незнакомцу. Очень учтиво на древнем марсианском языке, которым пользуются во всех городах Нижних Каналов, я спросил у него разрешения присесть.

Незнакомец посмотрел мне прямо в глаза своим гневным страдающим взглядом. В нем горели ненависть, презрение и стыд.

— Какого, ты племени, человек?

— Я землянин.

Он повторил это слово с таким видом, будто слышал его раньше и пытается вспомнить, что же оно значит:

— Землянин… Тогда правду разносят ветры пустыни о том, что Марс мертв и люди других миров оставляют следы в его пыли.

Чужак оглядел винный погребок и всех тех, кто не признавал его существования.

— Перемены, — прошептал он. — Смерть и перемены. Ничто не вечно.

Мускулы на лице незнакомца напряглись. Он выпил, и теперь я заметил, что пьет он уже давно — несколько дней, а быть может, и недель. Тихое безумие владело им.

— Почему люди избегают вас? Он засмеялся сухо и горько:

— Только человек с Земли может не знать ответа. Новая, неизвестная раса! — думал я. Я грезил о славе, которая ждет человека, открывшего что-то новое, о Кресле (с большой буквы!) заведующего кафедрой, которое станет моим, если я добавлю еще одну яркую страницу в призрачную мозаику марсианской истории. К тому времени я уже немного перебрал. Кресло мне виделось высотой в милю и из чистого золота.

— Я побывал, наверное, во всех трактирах, какие есть в этой пыльной дыре под названием Барракеш. Везде одно и то же — меня больше нет. — Под тенью капюшона блеснули белые зубы. — Мой народ… они были мудрее. Когда умрет Шандакор, мы все умрем, и не важно, живы ли наши тела.

— Шандакор? — спросил я. Это имя прозвучало как звон дальних колоколов.

— Откуда землянину знать? Да, Шандакор! Спроси у людей из Келша и Шана! Спроси королей Мекха, там, за полсвета отсюда! Спроси у всех людей на Марсе — они не забыли Шандакор! Но тебе они ничего не скажут. Это имя для них— горечь и стыд.

Он смотрел поверх толпы, клубящейся в тесной комнате и выплескивавшейся на шумную улицу.

— И вот я здесь, среди них — погибший.

— Шандакор мертв?

— Умирает. Нас было трое — тех, кто не хотел умирать. Мы пошли на юг через пустыню. Один повернул назад, один погиб в песках, а я пришел сюда, в Барракеш.

Металлический кубок согнулся в руках незнакомца.

— И вы жалеете, что пришли, — произнес я.

— Мне надо было остаться и умереть вместе с Шандакором. Теперь я знаю. Но вернуться не могу.

— Почему?

Я все думал, как будет смотреться имя Джона Росса среди начертанных золотом имен первооткрывателей.

— Пустыня велика, землянин. Слишком велика для одиночки.

И тогда я сказал:

— Мой караван сегодня ночью уходит на север.

Глаза моего собеседника полыхнули странным смертельным огнем, таким, что я даже испугался.

— Нет, — прошептал он. — Нет!

Я сидел молча, глядя на толпу, забывшую обо мне, тому что я сел рядом с незнакомцем.