– Возьми его, Анжелика, – сказал он напряженным голосом. – Вряд ли я нынче утром смогу даже удержать его: сегодня руки полностью принадлежат Гудини.

Анжелика шагнула вперед, вытянула пистолет из-за ремня Пита и убедилась в том, что он заряжен и поставлен на предохранитель. Потом она сунула его за пояс своих джинсов и прикрыла блузкой.

Кути кивнул:

– Мы примем их любезно, но не будем забывать об осторожности.

Из-за открытой кухонной двери Анжелика услышала приближающийся с улицы нестройный рокот, как будто толпа неумелых барабанщиков вразнобой колотила во множество ритуальных барабанов bata, и получалось это у них так плохо, что ориши наверняка с негодованием отвергли бы эту, с позволения сказать, музыку; выйдя наружу, она решительно прошла на залитую солнцем подъездную дорожку и увидела, как большой угловатый ярко-красный пикап повернул с улицы и медленно, дергаясь, пополз по пологому склону туда, где она остановилась. Боковым зрением она увидела, что слева от нее уже стоял Кути, а справа – Пит, и взяла их за руки.

Красный грузовичок, гремя и подпрыгивая, остановился, не доехав до них пары ярдов. Он был покрыт пылью и испещрен потеками, но все это не скрывало красной окраски, и Анжелика заметила, что на расстоянии примерно фута машину окружает аура, мерцающая, как слой нагретого воздуха, и что сквозь нее листья рожкового дерева, растущего по другую сторону дорожки, показались серыми.

Что-то лязгнуло, водительская дверь со скрипом отворилась, и на тротуар спрыгнул поджарый мужчина – по виду сверстник Пита; Анжелика решила, что его потертая обувь и джинсы лишь на первый взгляд кажутся повседневными, а на худощавом загорелом лице, насколько можно было разглядеть сквозь пышные неухоженные усы цвета табака с пеплом, застыло напряженное и настороженное выражение.

– В чем мы видим проблемы? – нараспев произнес он, и, по крайней мере, в его голосе и во взгляде прищуренных карих глаз угадывался юмор.

Медленно открылась пассажирская дверь, и на поросшую травой обочину подъездной дорожки сошла беременная женщина, одетая в измятый белый льняной сарафан. Она тоже выглядела измученной; ее белокурые волосы были собраны на затылке в простой непритязательный «конский хвост», но Анжелика подумала, что даже сейчас эта женщина прекраснее всех, кого ей приходилось когда-либо видеть.

– Проблемы у нас могут быть только те, – ровным голосом ответил Пит, – которые вы привезли с собой. Кто вы такие?

– Верно подмечено, – заметил усатый и спокойно кивнул. – Насчет того, что мы привезли с собой. Прошу прощения, я Архимедес Мавранос, а эта леди – Диана Крейн. – Он посмотрел мимо Анжелики и вскинул бровь. – И, конечно же, просим прощения за то, что нарушили ваше веселье.

Анжелика оглянулась и поняла, что большинству посторонних толпа, собравшаяся на их стоянке, должна была показаться по меньшей мере странной: коленопреклоненные старухи, возносящие благодарственные молитвы, мужчины и женщины, делающие вид, будто плавают, или вышагивающие гусиным шагом, или размахивавшие наподобие регулировщика на перекрестке руками и всячески сгибавшие избавленные от боли конечности, и эти шестеро совершенно голых мужчин, собравшихся у маленького надувного бассейна…

– Мы всего лишь смиренно ищем, – продолжил Мавранос, сделавшись совершенно серьезным, – мужчину с незаживающей раной в боку.

Выдержав короткую паузу, Кути выпустил руку Анжелики и поднял окровавленную ладонь, а потом, медленно, как будто решив сдаться полицейскому и показывая тому имеющееся оружие, задрал рубашку и продемонстрировал пропитанную кровью повязку.

– Ребенок! – воскликнул Мавранос и бросил уничтожающий взгляд на Пита.