Ему вдруг стало очевидным его собственное одиночество — он вдруг осознал, что так и будет жить без жены и семьи, пока его не положат в холодную землю или не предадут более уместному огню. Глаза его увлажнились, а среди разнообразных запахов кухни вдруг словно возникла пепельная нотка. Вновь поднявшись со стула, он решил больше никогда не возвращаться к вопросу о ружьях. Вместо этого он вернется домой и попробует найти утешение в одиночестве. Может, он даже закажет футляр для одного ружья с простой серебряной монограммой и чуть более сдержанной обивкой, чем темно-красный бархат.
— Не буду вас больше беспокоить, — сказал он. Чувство собственного благородства разливалось по сердце приятной теплотой. — Мы с Мортимером проведем все необходимые процедуры; думаю, мы во всем разберемся.
Он шагнул вперед и взял Марджори за руку Она, видимо, только что покрасила ногти в розовато-лиловый цвет — от них пахло лаком. Волосы ее благоухали лавандой.
— Я обо всем позабочусь, — пообещал он.
— Спасибо, Эрнест, — еле слышно ответила Марджори, крепко держась за его руку.
— А как насчет ружей? — спросила Джемайма.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал майор.
— Приходи еще, — сказала она. — Твоя поддержка меня так утешает.
— Что с ружьями?
Майор понял, что не может дольше игнорировать ее голос.
— Необязательно говорить об этом прямо сейчас, — процедила Марджори. — Обсудим попозже, хорошо?
— Мама, ты же знаешь, что нам с Энтони нужны деньги. Частные школы стоят недешево, а нам уже надо вносить залог за Грегори.
Похоже, что медсестра ошиблась, заявив, что у него просто замечательная ЭКГ, подумал майор. Грудь его словно стиснуло обручем, и в ней в любой момент была готова вспыхнуть боль. Ему даже в благородном самопожертвовании отказано. Теперь ему придется отказаться от собственного ружья, вместо того чтобы спокойно уйти. В груди запылала не боль, но ярость. Он расправил плечи — это движение всегда помогало ему расслабиться — и попытался принять максимально спокойный вид.
— Потом разберемся, — повторила Марджори, похлопывая Джемайму по руке: майор заподозрил, что на самом деле она украдкой щиплет дочь.
— Если будем откладывать, он что-нибудь придумает, — прошипела Джемайма так громко, что ее шепот мог бы наполнить весь Альберт-холл.
— Насколько я понимаю, вы желаете поговорить об охотничьих ружьях моего отца? — майор старался, чтобы его голос, несмотря на бурлившую в нем ярость, звучал по-военному сухо и спокойно. — Разумеется, я не хотел затрагивать эту тему в такое сложное для нас время…
— Да, у нас еще будет случай, — поддакнула Марджори.
— И все же, раз вы ее затронули, давайте проясним этот вопрос — по-семейному, — сказал он.
Джемайма бросила на него сердитый взгляд. Марджори по очереди посмотрела на них обоих и несколько раз сжала губы, прежде чем заговорить.
— Что ж, Эрнест, Джемайма считает, что мы выиграем, если продадим ружья вашего отца парой.
Он промолчал, и она торопливо продолжила:
— Я имею в виду, если мы продадим твое и наше ружье, то это будет очень выгодно, а я бы хотела помочь Джемайме со школой для Грегори.
— Твое и наше? — переспросил он.
— Ну, одно у тебя, другое у нас, — пояснила она. — Но порознь они стоят гораздо меньше.
Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, словно ожидая подтверждения своим словам. Майор почувствовал, как изображение у него в глазах плывет, теряя четкость. |