– Почему ты одна, дитя мое?

– Теперь запрещено соблюдать старые обычаи.

– Кто же это запретил?

– Народно демократическая республика.

– Эти продажные твари в Пхеньяне?

– Нам запрещено так называть правительство.

– Как же ты отважилась прийти сюда, дитя мое?

– Я внучка плотника, который живет у залива. Наша семья последняя, которая верна старым обычаям.

– Как живут мои братья и братья моей жены? Что с ними?

– Они теперь живут по новому. А ваша жена давно умерла.

Она, очевидно, хотела скрыть что то тягостное. И Чиун понял.

– Я знал, что моя жена умерла, – сказал он. – Но ты скрываешь еще что то. Что же?

– Она предала Дом Синанджу, Мастер.

Чиун улыбнулся.

– Такое в обычаях ее семьи. Это всегда было ее сутью. Не плачь, дитя мое. Во всей вселенной нет более жестокого сердца и более подлой семьи.

– Правительство заставило ее сделать это, – произнесла девушка.

– Нет, – возразил Чиун. – Они не могут заставить сделать то, что не свойственно натуре. Ее семья всегда относилась с завистью к Дому Синанджу, и она входила в наш дом с горечью в сердце. Из за нее я совершил величайшую ошибку.

При последних словах голос Чиуна задрожал. Он вспомнил, как, уступая настойчивым просьбам жены, дал приют сыну своего брата и как тот, покинув деревню, воспользовался секретами Синанджу для достижения богатства и власти. И этот позор был так велик, что Чиун, чье настоящее имя было Нуич, переставил в нем буквы и стал называться Чиуном, отказавшись от опозоренного имени. Этот позор заставил Чиуна покинуть деревню, чтобы оказывать ей поддержку своим трудом и талантом, И это тогда, когда он мог бы радоваться лучшим годам своей жизни, пребывая в довольстве и уважении окружающих.

– Она сказала, о Мастер, что вы взяли в ученики белого. Но мой дед говорит, что такую унизительную мысль могут позволить себе только ваш племянник и семья вашей жены.

За грядой темных гор Чиун увидел приближающуюся цепочку огней.

– Очень смело со стороны твоего деда говорить так. Надеюсь, что мои дары смягчают сердца жителей деревни.

– Мы ни разу не получали золота, о Мастер. Оно шло Трудовой партии. Они и в этом году были здесь, чтобы забрать его, но когда увидели, что вы вернулись, то бросились за помощью. Я осталась одна, потому что весь год учила речь на случай вашего возвращения.

– Так вы соблюдали обычаи и не получали денег? – спросил Чиун.

– Да, Мастер. Ибо без вас мы просто бедная деревня. Но с вами мы – родина Мастера Синанджу, и, что бы ни творилось в мире, Синанджу не исчезнет благодаря вам и вашим предкам. Так меня учили. Простите, что я забыла слово «милосердно».

Услышав это, Чиун заплакал, прижав девушку к груди.

– Знай же, дитя мое: теперь ты и твоя семья забудете о невзгодах. Вы будете счастливы. Клянусь жизнью! Пока вы не возрадуетесь, не зайдет солнце. Вас больше не будут презирать в деревне. Так как среди прочих только вы остались верны и чисты.

И чтобы утешить девушку, Чиун пошутил, что обычно те, кто его приветствовал, забывали слово «восхищение».

* * *

И тут жители деревни окружили их, и человек, которого называли «Товарищ капитан», бывший рыбак, обратился к Чиуну, Мастеру Синанджу, стоявшему возле своих сундуков. Окруженный вооруженными людьми, Товарищ капитан держался храбро.

– От имени жителей Синанджу я конфискую это имущество в пользу Корейской Народно Демократической Республики.

И стоявшие вокруг стали кричать, радоваться, хлопать в ладоши, потрясать ружьями и стучать по броне большого танка, на котором они приехали, дабы показать свою силу.