Я не удержался, рассмеялся, хотя это и было больно. Сжал платок в кулаке. Что это с Жаном?

— Слушай, — он посерьёзнел. — Между нами, я не хотел, чтобы тебя выгоняли. Но сам не знаю, затмение какое-то. Посмотри в мои честные глаза и скажи, я вру или не вру?

Не врал. Если, конечно, это были его глаза. Что и сказал.

— Вижу, поправляешься, — Жан энергично пожал руку. — Давай, уходи отсюда поскорее, жизнь продолжается. — Он увидел леденцы. — О, да тебя уже балуют! Неужели мамочка приехала? Всё, молчу, молчу. Я не пущу её сюда, клянусь!

Ещё немного — и мне станет худо, нельзя так много смеяться!

— Как выпустят, — он остановился на пороге, — заходи к Софи. Мы приглашаем — посидим где-нибудь, поговорим.

«Мы». Ну да, куда мне против Жана. Но настроение отчего-то не портилось.

Брюс, общежитие, 20 апреля 2009 года, 21:20

У меня началось раздвоение личности. Или растроение, или ещё хуже.

Оно началось давно, видимо, когда я познакомился с Ники, а теперь возвращалось, каждые несколько часов.

Там, в больнице: я не мог посмотреть в зеркало или выйти в коридор — там бродили чудища, или персонал вёл себя очень странно. А потом что-то случалось, и всё окрашивалось в радужные тона, и жизнь становилась прекрасной.

Всякий раз это было как-то связано с платком. Я уже старался не убирать его и застёгивал карман, где тот лежал, и всё настойчивее становилась мысль — пора к психиатру, опять.

Когда я вернулся в общежитие, то жил уже не в комнатке-чулане, а в примерно таком же блоке, что и раньше. Только теперь я там жил один. Невероятная щедрость господина ректора. Но… меня всё чаще одолевало ощущение, что я, на самом деле, всё в той же каморке, и двойственность выводила меня из себя.

Она началась ещё в больнице. Там ко мне пришёл не кто-нибудь, а Длинный. Правда, один, без Ники. Я уж не знаю, зачем он пришёл — для него Шарлотта и Кристин были любимым поводом, так скажем, пошутить — но пришёл. И даже вежливо пожелал выздоровления. И всё время мне казалось, что слышу почти прямым текстом: хоть раз увижу рядом с Ники — останешься здесь навсегда.

Но была и другая версия того же вечера. Когда Поль не пришёл. И я совершенно уверен, что не могу выбрать, что же из этого было на самом деле.

Вот и сейчас — едва я погружался в мысли о будущем, как ощущал себя и в чулане, и в новом блоке.

В новом я жил пусть и не так, как в самом начале, когда со многими передружился, но вполне сносно.

В старом я не мог посмотреть в зеркало, потому что давило жуткое ощущение — вот-вот вместо меня там покажется уродливое существо, или за спиной в зеркале кто-нибудь появится. Ощущение было таким сильным, что само по себе сводило с ума. И тишина. Я ожидал услышать голос — любой, которого быть не могло. Потому не мог уже засыпать без музыки в ушах — плеер оказался очень кстати.

Но и там, и здесь, я просыпался ровно в четыре утра, или в семь, если засыпал после четырёх.

…Так вот, я и сидел, стараясь преодолеть расщепление мира, как в дверь постучали.

Брюс, общежитие, 20 апреля 2009 года, 21:25

Это была София. С шахматами в руках — её личный комплект, старенький, маленький — походный.

— Не передумал? — поинтересовалась она.

— Нет, — я отошёл от двери, впустил её. Думал, Жан войдёт следом — нет, только София.

Пока я готовил чай, она расставила шахматы.

— Белые или чёрные?

Я бросил монетку и получилось — белые.