Мой хвостик становится дыбом, превращаясь в яростный гвоздь, и стегает хлыстом. На его кончике зажигается огонь, бежит по всей длине и забирается в меня. Когда Лорен причиняет мне боль, я тоже ощущаю жар, но совсем другой. Это же чувство я сотворила сама. И этот огонь мой.

Стены ходят ходуном. Где-то вдали слышится жуткий звук, но через мгновение уже окружает меня со всех сторон. Холл идет рябью, как изображение скверного качества на телевизоре. Морем колышется пол.

Я мяукаю и мягко скольжу к входной двери. Да, мне хватило решимости проявить храбрость, но из этого еще не следует, что в моей душе нет страха. Есть, да еще какой. То, что мне обычно видно через дырочку в фанере, еще не улица. Теперь я это понимаю. И с содроганием вижу, что ни один из трех замков не заперт. Дверь, соответственно, тоже. Мне не нужно никуда подниматься, надо лишь выйти наружу. А как войти в дом или выйти из него, знает любой дурак. Я недовольно, тихонько урчу. Потом встаю на задние лапки и налегаю лапками на дверную ручку. Створка распахивается, и меня встречает белое пламя. Оно слепит глаза – это примерно то же, что оказаться внутри звезды. Веревочка превращается в огненную линию, обжигающую мне шею. Что же теперь будет? Может, мне суждено сгореть? Где-то я на это даже надеюсь. И понятия не имею, что ждет меня снаружи.

Выхожу из дома. Веревочка полыхает раскаленной печью, окружая меня горнилом белого жара. Мир дыбится и взметается в воздух. Слепящие звезды усасывают меня в пустоту. К горлу подкатывает тошнота, я задыхаюсь и давлюсь. Вселенная выдавливает из легких весь воздух.

Но вот ослепительная белизна отступает; звезды скукоживаются до размера небольших дыр в раскаленной темноте, через которые мне видны проблески движения, красок и бледного света. Похоже, это луна. Так вот как она выглядит.

Мир раскачивается из стороны в сторону, будто челн на штормовом море. В ноздри набивается знакомый запах Теда. Он несет нас на спине, то ли в мешке, то ли в сумке. Там тоже проделаны дырочки, надо думать, для доступа воздуха. Я слишком большая. Кожа у меня голая и безволосая, как у червяка. Вместо лапок – длинные, мясистые пауки. Нос из восхитительного, бархатистого бугорка превратился в жуткий остроконечный нарост. Но хуже всего хвост, от которого не осталось ровным счетом ничего.

О господи. Я извиваюсь, но не могу даже пошевелиться. Думаю, нас каким-то образом обездвижили, скорее всего связали. Отовсюду доносятся звуки. Листья, совы, лягушки. И что-то еще, чему у меня даже нет названия. Причем с ясностью, которой я в жизни не слышала. Воздух тоже другой. Это чувствуется даже в мешке. Он холоднее, как-то острее, и не стоит на месте, а движется.

Лорен плачет, и я чувствую, как через полую грудную клетку, совсем мне чужую, наружу рвутся ее рыдания. Чувствую, как из моих крохотных, полуслепых глаз брызжут слезы. Все это просто ужасно – как я и предполагала.

– У меня все получилось, я в твоем теле, – безмолвно звучат мои слова.

– Спасибо, Оливия.

Она крепко меня обнимает, я тоже прижимаю ее к себе.

– Лорен, а почему воздух здесь движется, будто живой?

– Это ветер… – шепчет в ответ она. – Ветер, Оливия. Мы под открытым небом.

Господи. Боже праведный. На миг меня настолько переполняют чувства, что я не могу думать. Потом спрашиваю:

– А где именно?

– В лесу, – отвечает она, – чувствуешь его запах?

Когда Лорен произносит эти слова, мне в нос тоже бьет аромат. Невероятно. В нем все – минералы, жуки, холодная вода, нагревшаяся от зноя земля и деревья. Боже, это действительно запах деревьев.