В пристройке прохладно и темно, она пахнет ржавчиной и машинным маслом, как любая другая мастерская, где бы то ни было. Надо быть осторожнее, ведь запах – верный путь к воспоминаниям. Слишком поздно; в утопающем в тени углу стоит Папочка, высокий и молчаливый. Его рука тянется к ящику с отвертками и коричневой бутылкой, которая стоит за ним. Его руку теребит малыш Тедди. Ему хочется сесть в машину и уехать, но сначала Папочке надо разобраться с Мамочкой.

Я быстро хватаю инструменты и выхожу, облегченно моргая на обжигающем солнце. Потом запираю мастерскую. Оставайся там, Папуля. И ты, Малыш Тедди, тоже. Здесь вам места нет.

Затем предельно ясно записываю все в тетрадь. Той старой, разумеется, уже давно нет. Под свой дневник недоработок я приспособил старый учебник Лорен и записи в него вношу поверх географических карт.

«На кухне вновь появилась мышь, – аккуратно вывожу я на бледно-голубом море у побережья Папуа – Новой Гвинеи. – Раковина в ванной – капает кран. Со стола опять упала Библия?!?!?! Почему? У него разной длины ножки?!?!?!»

И далее в том же духе. В спальне скрипят дверные петли, надо смазать. На одном из окон гостиной расшатался лист фанеры, надо прибить. С крыши слетела пара кровельных плиток. Это все еноты; от них кровле один вред. Но вот их маленькие, черные, ловкие передние лапки мне нравятся.

То, что можно, я чиню сразу, остальным займусь на неделе. Мне приходится быть для Лорен одновременно и отцом и матерью. Я люблю заниматься домом и заделывать дыры с таким видом, будто хочу сделать его непроницаемым. Без моего разрешения в него ничего не может попасть – покинуть его тоже.

Когда Лорен встает, блины с шоколадной крошкой уже готовы. Лично мне блины кажутся пустой тратой времени – то же самое, что есть разогретую тряпку для мытья посуды, – однако ей нравятся.

– Сначала водные процедуры. – говорю я. – Я работал на улице, а ты крутила педали своего велосипеда руками.

Какая же она сообразительная. Обычно она ложится животиком на сиденье, кладет руки на педали и разъезжает так по дому. И ничто не может ей помешать.

– Руками легче, – говорит она.

Я целую ее и отвечаю:

– Знаю. А в последнее время у тебя вообще получается так быстро.

Мы моем в кухонной раковине руки, вычищая щеточкой из-под ногтей грязь.

За едой Лорен молчит. Вчерашний день выдался хуже некуда, и приступ гнева отнял у нее все силы. Завтра она опять уйдет, и от этой мысли мы оба мрачнеем.

– Сегодня можем делать все, что хочешь, – бездумно говорю я.

Она тут же встает в стойку.

– Хочу в поход.

На меня неистовым ударом обрушивается беспомощность. Отправиться в поход мы не можем, и Лорен это прекрасно известно. Зачем ей меня постоянно шпынять? Вечно дергать и задирать, будто она щенок, прыгающий перед тяжелыми копытами быка. Неудивительно, что меня это бесит.

В то же время на меня наваливается тоска. Так нечестно. Сколько ребятишек отправляются в лес, разводят костры, ставят палатки, и все такое прочее. Более того, для них в этом даже нет ничего особенного. Может, меня опечалила та история с Убийцей, может, дом высосал все силы, но я вдруг говорю:

– Заметано, идем в поход. Как начнет темнеть, так и выступим.

– Правда? В самом деле, пап?

– Ну конечно, – говорю я, – ты же слышала: будем делать все, что хочешь.

Она лучится радостью.

Я сую в рюкзак все необходимое. Фонарик, одеяло, кусок брезента, батончики с повышенным содержанием протеина, кипяченую воду, туалетную бумагу.