С чердака над головой доносится плач. Это зеленые мальчики. В последнее время они вели себя тихо, но сейчас подняли настоящий вой. «Заткнитесь! – ору я им. – Заткнитесь! Я вас не боюсь!» Хотя это неправда. Мне снятся кошмары, что в один прекрасный день я проснусь на чердаке в окружении этих зеленых мальчиков с их длинными пальцами, а потом медленно растворюсь и исчезну во всей этой зелени. Я вытаскиваю из-под холодильника белый шлепанец и сую его в помойку. Он, будто плесенью, оброс гнусными воспоминаниями.

Нож на верхнюю полку буфета я обратно не кладу и вместо этого зарываю его в земле под покровом тьмы. Какое чудное выражение! Оно превращает ночь в теплое, усеянное звездами одеяло. Нахожу для ножа отличное местечко под кустом голубой бузины.

Все еще расстроенный, я усаживаюсь перед телевизором, съедаю еще один огурчик и медленно успокаиваюсь. Уже поздно давать задний ход. Все эти женщины не подходили мне в качестве друзей, но я никогда не бросаю начатого на полпути.

Оливия

Теда опять нет. Если честно, то в последнее время ему никак не сидится на месте.

Звук хуже некуда. ИИИИИИИИИИИ. У меня не голова, а пыточная музыкальная шкатулка. Мне отчаянно нужен совет. Я взмахиваю лапкой и сбрасываю вниз Библию. Она с грохотом падает на доски и раскрывается. Я жду, закрыв глаза. Удар настолько оглушительный, что у меня готовы разорваться уши. Дом будто содрогается до самого основания. Раздается оглушительный треск, будто где-то лопнуло то ли небо, то ли весь мир. Он все нарастает и нарастает, переходит в крик, и мне в голову приходит мысль: «Неужели это конец?» Какой ужас! Какой страх!

А когда все, наконец, понемногу стихает, меня охватывает неслыханное облегчение. Я ругаюсь и чувствую себя солонкой, которую зачем-то что было сил встряхнули. Надо на минутку присесть, чтобы успокоился животик.

Я склоняюсь над книгой, и мой взгляд упирается в такую фразу:

Аод простер левую руку и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево его, так что вошла за острием рукоять, и тук закрыл острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части.

Ха, если бы Господь все раскладывал по полочкам, то какой тогда был бы смысл в вере? Правда? Вой все не стихает и не стихает. Теперь звук где-то даже напоминает жужжание пчелы, призывающей на помощь. Сегодня дом порождает какие-то непонятные ощущения, словно ночью кто-то забавы ради сдвинул в нем каждую вещь на дюйм влево.

В гостиной раздается голос – видимо, Тед оставил телевизор включенным для меня.

– Нужно вспомнить о травме, – произносит голос. – Ведь знаете, как говорят. Единственный способ преодолеть ее заключается в том, чтобы ее пережить. Если в детстве вы подверглись агрессии, до этого факта надо докопаться и вытащить его на свет Божий.

Может, этот вой доносится из телевизора? Но я ведь раньше проверяла, и не раз. Так или иначе, надо что-то делать. Дородная матрешка взирает на меня с каминной полки своим невыразительным лицом и всем округлым телом. Оттого, что в нее напихали всех этих маленьких подружек, она выглядит счастливее обычного. Из своей жуткой рамки вниз смотрят родители Теда. «Уходите», – шепчу им я, но они никогда меня не слушаются.

Увидев персонажа на экране, я замираю и прижимаю к голове уши. Опять он. На меня пялятся круглые голубые глаза. Он убедительно кивает в ответ на вопрос, который мне не удалось расслышать. Комнату заполняет тот самый запах пыли и прокисшего молока. Я знаю, это всего лишь картинка на экране, но у меня такое ощущение, будто он каким-то образом пробрался сюда. Осторожно сажусь и облизываю лапку. После этого мне всегда становится лучше.

У меня это шоу получилось бы гораздо лучше тебя, – говорю я, – у тебя совершенно нет харизмы.