Они побежали, Бык следовал за ними, не торопясь настичь, но так, чтобы каждый оставался один в дикой тьме. Земля лопалась у ног беглецов, они кричали, но не слышали собственного крика. От рева Красного Быка со стен и потолка срывались потоки камней и земли; словно полураздавленные насекомые, они карабкались вперед, и он гнал их все дальше. За диким мычанием терялся другой звук: слабое повизгивание сотрясавшегося до самых основ замка, бьющегося в буре бычьего гнева, словно флаг на ветру. В проходе еле слышно запахло морем.

Он знает, он знает! Я обманул его однажды, второй раз это не удастся. Женщина она или единорог, он, как приказано, загонит ее теперь в море, и никакая магия не поможет. Хаггард победил.

Так думал волшебник на бегу, впервые за всю его долгую странную жизнь магия оставила его. Путь внезапно расширился, и они попали в какой-то зал, должно быть, служивший логовом Быку. Застарелая вонь была здесь настолько густой, что становилась даже отвратительно-приятной; пещера в этом месте раздавалась кровавой глоткой, как будто бы исходящий от быка жуткий свет застрял в трещинах и расселинах ее стен. За выходом из логова, почти рядом, тускло блестела вода.

Леди Амальтея упала столь же беспомощно, как переламывается стебель цветка. Шмендрик отпрыгнул в сторону, пытаясь прихватить с собой Молли Отраву. Сжавшись за расколотым камнем, они пытались скрыться от надвигающегося Быка. Но он остановился, не завершив шага. Внезапная тишина, прерываемая лишь дыханием Быка и отдаленным гулом моря, была бы непонятна, если бы не ее причина.

Она лежала на боку, подогнув ногу, слегка шевелясь, но не издавая ни звука. Безоружный Принц Лир простер руки, словно в них были меч и щит, преграждая путь Быку. И в этой бесконечной ночи Принц еще раз сказал:

— Нет.

Это было очень глупо, еще мгновенье — и Бык растоптал бы его, даже не заметив в своей слепоте, что тот преграждает ему путь. Любовь, изумление и великая печаль пронзили тогда Шмендрика Мага и слились в нем, переполняя его чем-то, что не было ни тем, ни другим, ни третьим. Он не поверил, но она все-таки пришла к нему, пришла так, как приходила дважды, оставляя его всякий раз еще более опустошенным. На этот раз ее было больше, чем он мог удержать: она просачивалась сквозь кожу и истекала через пальцы на руках и ногах, сверкала в очах и вздымала волосы. Ее было слишком много, больше, чем можно удержать, больше, чем можно использовать, но все-таки он понял, что плачет от жадности, от невыносимого желания иметь больше. Он думал, говорил или пел: «Я переполнен, я и не знал, что был так пуст».

Леди Амальтея была там, где упала, хотя теперь она пыталась подняться, и Принц Лир все еще охранял ее, простирая безоружные руки к нависающему над ним колоссу. Принц прикусил кончик языка, что делало его похожим на разбирающего игрушку мальчишку. Много лет спустя, когда имя Шмендрика затмило Никоса и существа пострашнее ифритов сдавались, едва услышав его, он никогда не мог ничего сделать, не представив себе лица Принца Лира с высунутым кончиком языка и зажмуренными от яркого света глазами.

Красный Бык топнул, Принц Лир упал лицом вперед и, весь в крови, поднялся. Бык загрохотал вновь, его слепая непомерно раздутая голова стала медленно опускаться вниз, как чаша погибели на весах судьбы. Еще немного, и храброе сердце Принца Лира повиснет кровавой каплей между бледными рогами, а сам он будет сломан и растоптан, но пока он стоял как вкопанный, лишь немного кривя рот. Рев Быка становился все громче, рога его опускались все ниже. Тогда Шмендрик выступил вперед и произнес несколько слов. Это были короткие слова, и не мелодичные и не резкие. Сам Шмендрик не слышал их за ужасающим ревом. Но он знал их смысл, знал, как произнести их, знал, что если захочет, сможет вновь сделать это так или чуть иначе.