Наконец-то они тоже заснули.

Глава четвёртая

Занималась заря, которая на этот раз была немного светлее, чем обычный свинцовый рассвет. Дождя не было, и в небе виднелись редкие лоскутки голубого цвета.

Первым проснулся мужчина. Он потянулся, глубоко вздохнул и подумал, как же здорово пахнет — мокрыми листьями и грибами. Хороший запах. Мужчина бросил взгляд на женщину и эльфа — те ещё спали. Он собрал свои вещи, перебросил через плечо мешок и палку, на которой был укреплён шар с огнём, взял свою меховую телогрейку, которой был укрыт маленький эльф, и пошёл прочь. Спускаясь с холма, охотник обернулся и посмотрел на женщину и маленького эльфа: две спящие фигуры у погасшего костра. Маленький эльф так дрожал от холода, что это было видно даже издалека. Мужчина вернулся, снял с себя телогрейку, вновь укутал ею малыша и развёл огонь. Потом он снова отправился в путь. Спустившись до половины холма, охотник ещё раз оглянулся и посмотрел на две спящие фигуры у горящего костра. Прошёл с полмили и опять оглянулся. Блики от костра растворялись в свете восходящего солнца, которое впервые за месяцы на несколько минут показалось на горизонте. Две фигуры были хорошо видны. Мужчина долго смотрел на них, потом повернулся и медленно вернулся.

Он уселся на камень и стал ждать.

Первым проснулся маленький эльф.

И вновь ужасный вопль разнёсся над болотом. Долгий крик, несущий в себе всю боль мира.

Эльф кричал, уставившись на телогрейку — жуткую вещь, сделанную из шкур трупов. Казалось, его плач никогда не прекратится: малыш, едва переводя дух, опять набирал в лёгкие воздух, и новые всхлипывания подхватывали эхо предыдущих.

Солнце то показывалось, то вновь скрывалось за тучами… Начался дождь… Они отправились в путь… А малыш всё плакал.

Тут ветром принесло одно из перьев перепёлки, и сразу стало ясно: люди так и не поняли — по запаху ли или по мыслям, которое это перо вызывало, — что оно принадлежало покойнице. Опять последовала нескончаемая серия душераздирающих стенаний. Его отчаянное хныканье длилось до полудня. В полдень охотник пригрозил насадить эльфа на вертел, если тот не прекратит плакать, — это вызвало новую серию жалобных причитаний, которые не смолкали до вечера.

Опустились сумерки, когда малыш почувствовал, что он ужасно голоден. Голод рождался у него в животе и отзывался во всём теле, вплоть до головы, замёрзших ног и даже заледеневших ушей. Маленький эльф пустился в подробное описание этого чувства, появившегося у него в животе, не в состоянии установить самостоятельно, была ли это просто пустота, или нехватка чего-то, или сама квинтэссенция негативной сущности.

Тут его монолог перешёл на страдание вообще. Хотя и здесь было неясно, являлось ли страдание само по себе квинтэссенцией негативной сущности либо просто недостатком радости или отсутствием благополучия? Почему бы и нет? Отсутствие благополучия — по сути, ещё большее страдание, чем недостаток радости. А если отсутствует и то и другое, то может создаться впечатление, что ситуация эта постоянная, можно сказать, нормальная.

Это всё в общем. А что касается страдания, он уже рассказывал про занозу, которая попала ему под ноготь большого пальца правой ноги? Или нет, левой? A-а, нет, это была правая нога, теперь он точно вспомнил: он всадил себе под ноготь колючку, и бабушка вытащила её иглой, ИГЛОЙ.