Собелав, уже выздоровевший, отвечал, что он заключит мировую только в том случае, когда они уступят ему весь Секиринок, зачислив его претензии в уплату их претензий и приняв от него за свою часть деревни известную сумму денег. В таком только случае он соглашался прекратить иск за нанесенные ему раны и оскорбления.

— Лучше пойти по миру, чем согласиться на такую мировую! — отвечали Вихулы на это.

— Так и пойдете, — хладнокровно отвечал Собеслав.

Поданы были апелляции в высшую инстанцию суда. Панцеринский отправился в Люблин, а Собеславу наказал сидеть в Черчицах. Приятели не покидали его, кроме Байдуркевича, от которого стольник нашел средство как-то ловко отделаться. Вихулы поехали также в Люблин и повезли с собой Вахлера; но дела их шли плохо. Все говорили им, что они должны будут отступиться от Секиринка и, сверх того, отвечать за нападение.

Вихулы увидели, наконец, что пришла беда и теперь уже невозможно будет увернуться от правосудия, как это они думали на первых порах, пока дело не выходило из околотка, и прислали в Черчицы своего родственника Валинского с последними условиями. Панцеринский, с своей стороны, отправил нарочного к пану Собеславу с письмом, в котором давал ему наставления, что можно и чего нельзя взять с противников. Стольник также был на стороне мировой, потому что боялся, чтоб кто-либо из врагов Собеслава не узнал тайны о его торговле, что оттолкнуло бы от него всех приверженцев, не исключая и самого адвоката.

Побежденные на суде, Вихулы соглашались уступить Собеславу свою часть деревни за небольшую сумму, лишь бы он прекратил свой криминальный иск. Собеслав принял эти условия, и пан Валинский полетел в Люблин. Процесс был остановлен, и Ксаверий выехал на место для окончательного подписания мировой и отдачи имения.

Скоро после этого события пан Собеслав, Секира-Секиринский вступил во владение отцовскою деревней и послал кибитку за Доротой. Через несколько дней Дорота была уже на родине. Как здесь все изменилось! Не было старого дома. Срублено было множество памятных ей столетних деревьев, проложены новые тропинки, перемешаны дороги, деревенские постройки покривились, постарели, а многие совсем обрушились. Доброй служанке казалось, что она найдет каждый предмет на своем месте, как будто она вчера только отсюда уехала; но тут почти ничего не осталось прежнего. Люди вымерли, деревья свалились, постройки обрушились, и немногие из жителей даже их помнили. Мало нашлось людей, с которыми она могла бы поговорить о прежних порядках и о старых господах своих. Но, несмотря на все это, она была счастлива и живо припомнила себе былое, бродя по заросшим уже травою возвышениям, обозначавшим место старого дома Секиринских.

Дом, из которого выбрались Вихулы, совсем ей не нравился; она советовала пану Собеславу, выстроить новый; но ему и без того было довольно дела. Знакомые и незнакомые, узнав о Секиринском, которого уже провозгласили богачом, хотя он далеко не был им, приезжали один за другим засвидетельствовать свое почтение новому соседу. И стольник притащился также в своему питомцу. К счастью, он застал Собеслава одного, а то не выдержал бы старик и непременно разболтал бы свою тайну при взгляде на развешанные по стенам знакомые ему портреты и родословное дерево — предмет вечных рассказов покойного скарбниковича.

— А, — сказал он, прослезившись, — все это прекрасно; но что, когда бы вы, мужи, воскресли и спросили бы пана Собеслава, чем ты купил все, что ты теперь имеешь?

Секиринский покраснел.

— Вечно у вас ваши давнишние подозрения, пан стольник!

— Ах, если бы ты только знал, как это грызет мою душу, ты же обвинял бы меня, что я иногда скажу слово одно, другое.