– Мы не виноваты… – тихо произнес Сантер.

– Она тоже! – сказал Перлонжур.

– А ты… Ты часто с ней виделся?

– Реже, чем ты.

Такой ответ наполнил сердце Сантера радостью. Его терзала жгучая ревность. И он невольно видел в своем друге самозванца, бесчестного соперника. Ему мнилось, что у него самого почему-то больше прав па эту женщину. До того, как вернулся Жернико, надежд у него не было никаких, он молча страдал, не предполагая, что судьба в один прекрасный день может оказаться на его стороне. Но теперь он не желал ни с чем мириться. Перлонжур… Что ж, пришла его очередь молча страдать!..

– Мне жаль тебя, – сказал он.

– Жаль меня?.. Почему? – спросил Перлонжур.

Ему вспомнились редкие минуты, которые он провел наедине с Асунсьон. Вспомнились их разговоры о разных вещах, их тихие, дрожащие голоса – так говорят только в церкви. Но больше всего ему запомнился смех, прекрасный жемчужный смех Асунсьон, она так смеялась, когда он в шутку спел ей, встав на одно колено и положив руку на сердце, мальгашскую песенку:

Он наклонился к Сантеру.

– А она когда-нибудь смеялась с тобой?

– Нет, – признался Сантер.

И сразу почувствовал себя глубоко несчастным, потому что с ним она никогда не смеялась. Зато Перлонжур…

– Думаешь, она любит тебя? – спросил он дрожащим голосом.

– Я не смею на это надеяться.

Такой ответ окончательно вывел Сантера из себя. Если бы Перлонжур задал ему этот вопрос, он наверняка ответил бы: «Не знаю!» Так почему же Жан отвечает иначе?

– И правильно! – воскликнул он. – И не надейся. Она никогда не полюбит нас – ни тебя, ни меня.

– Во всяком случае…

Перлонжур помолчал немного, потом все-таки сказал:

– Выбирать, естественно, ей.

Сантер с ужасом посмотрел на друга. Стало быть, он настолько уверен в себе, что не боится этого выбора?

– Ты беден! – не выдержал он.

– Увы, я слишком хорошо это знаю! А ты богат…

Сантер прикусил язык: получил по заслугам, так и надо.

– Успокойся, – продолжал Перлонжур, – я вовсе не собираюсь отказываться от своих слов и помню, что сказал тебе в первый день, когда вернулся. Мне не нужны твои деньги и деньги других тоже… Я буду работать… Да, работать!.. Ты же знаешь, до сих пор мне ни в чем не везло… Но что касается Асунсьон, я все-таки хочу попытать счастья… Прости меня, старик…

Сантер вдруг растрогался.

– Тебе не за что просить у меня прощения! Было бы несправедливо, если бы кто-то из нас добровольно пожертвовал собой, в особенности ты… Но я тоже хочу попытать счастья…

Перлонжур кивнул головой. Он страдал оттого, что впервые в жизни не мог уступить врожденному чувству благородства. А ведь раньше он с радостью готов был пожертвовать особой ради друзей! Он принадлежал к числу тех, для кого счастье одаривать других не шло ни в какое сравнение с радостной возможностью самому что-то получить. Но сегодня…

– Я вел себя глупо, – заметил Сантер. – Я был зол на тебя, старик. Я тебя ненавидел, понимаешь? Я говорил себе…

Он заколебался на какое-то мгновение, не решаясь высказать до конца свою мысль, потом продолжал:

– …Может, это тебя – тебя, старина! – сразит первым после Жернико неведомый убийца… Я ревновал, я и сейчас ревную… Но ты должен понять…

– Да, – сказал Перлонжур.