— Основную их часть разверните на восток, — приказал Аврелий. — Это самая уязвимая из наших сторон, и они почти наверняка попытаются атаковать нас оттуда.

— Оросий, Батиат! — продолжил Ватрен. — Берите лопаты и кирки, установите эти лилии там, где велит Аврелий, — он тут у нас главный стратег. Ливия, неси снаряды на стены, там же клади стрелы и дротики… и камни, все камни, какие только удастся найти. Каждый должен подобрать себе полный комплект снаряжения: шлем, нагрудную броню, вообще все, что придется впору. Кроме Батиата, пожалуй; тут вроде ничего нет его размера. Батиат смущенно огляделся по сторонам.

— Нет, погоди-ка, а как насчет вон той конской брони? Несколько ударов молотом — и она будет тебе впору.

Оба они расхохотались во все горло, уставившись на огромную кирасу, предназначенную для боевого коня, и побежали наверх, чтобы взяться за дело.

— А как насчет меня? — спросил Ромул. — Что мне делать?

— Ничего, — ответил Ватрен. — Ты — император.

— Тогда я помогу Ливии, — решил мальчик, схватил связку дротиков и понес их наверх.

Аврелий задержался в комнате командира. Он подошел к командирскому столу, на котором лежали свитки пергамента. Один в особенности привлек внимание легионера — безупречной, изысканной каллиграфией. На свитке оказались начертаны стихи: «Exaudi теreginamundi,intersidereos Koma receptapolos…» «Внемли моим словам, столица Рим, царица мира, ты, кого приветствуют небесные созвездия…»

Это было начало De rediti suo Рутилия Намациана, последнего гимна величию Рима, написанного семьдесят лет назад, накануне нападения Аларика. Аврелий вздохнул и спрятал пергамент под кирасу, поближе к сердцу, как некий талисман.

Амброзин как раз выбирался из подземелья, и легионер подошел к нему.

— Когда ты увидишь, что все потеряно, бери мальчика и прячься с ним под землей. Дождетесь темноты — и тогда идите искать Кустенина. Проси его помочь, как сумеет. Ты сумеешь убедить Ромула, и, возможно, вам удастся найти какое-то место, может, в Ирландии, где вы начнете новую жизнь.

— В этом не будет необходимости, — безмятежно ответил Амброзин.

Аврелий покачал головой и вышел во двор, чтобы помочь остальным.

Они энергично работали весь день, с неослабным энтузиазмом, как будто с их сердец свалился тяжкий груз.

На закате все было готово.

Аврелий и его товарищи, насквозь пропотевшие и с головы до ног покрытые пылью и грязью, осмотрели результаты своих трудов… катапульты и баллисты, выстроившиеся на бастионах, груды ядер, горы дротиков, ожидающие, когда их пустят в дело, восстановленные парапеты, огромное количество луков и стрел, разложенных так, чтобы они в любом месте и в любой момент оказались под рукой…

Сверкающие латы стояли у частокола. И панцирь Батиата красовался среди всех, начищенный, яркий, — его действительно соорудили из конских лат.

После того, как над ним хорошо поработали молотом, этот панцирь был готов защищать во время битвы мощный торс чернокожего Геркулеса. Они поужинали все вместе, усевшись вокруг костра, а потом собрались лечь спать.

— Все должны хорошенько отдохнуть, потому что завтра нам нужно быть готовыми к сражению, — сказал Амброзин. — На страже останусь я. Мои глаза пока еще достаточно хороши, а слух и того лучше.

Все устроились на ночь. Батиат лег возле еще теплой наковальни, подложив под голову вместо подушки свои новые латы. Ливия лежала в объятиях Аврелия в казарме. Деметр и Оросий выбрали для себя конюшню, решив, что рядом с лошадьми им будет уютнее всего.