Гарвин и Ньянгу переглянулись.

— Он кажется приличным человеком, — прошептал Янсма.

— Да? Он верит нам не больше, чем тот седой ублюдок, — ответил Иоситаро. — Просто выражается вежливее.

Кипчак согласно кивнул:

— Ты кое-что понял, сынок. Но будь к нему… может быть, к ним обоим… более снисходительным. Что бы ты делал, если бы вокруг троса, на котором ты болтаешься в океанской глубине, кружила акула и норовила его перекусить?

— На это трудно возразить, — сказал Гарвин. — Кроме того, что если дураку и магнит покажешь, он все равно не верит, что рулетка заряжена.

Их «кук» заскользил по широкому проспекту, пересекающему город Леггет от комплекса правительственных зданий до залива, вокруг которого вытянулся остров Дхарма. База Ударного корпуса находилась на острове Ченс — в центре огромного залива, в двадцати километрах от них. Остров едва различался сквозь плотное марево, повисшее над волнами. Бегущий Медведь прибавил газу, подняв «кук» на высоту тысяча метров. Уильямс повернулся к ним и, перекрикивая свист ветра, спросил:

— Все ли приняли присягу на Центруме?

Рекруты обменялись взглядами.

— Никак нет, сэр, — ответил Кипчак. — В этот раз никто меня к присяге не приводил. Думаю, у них до этого руки не дошли.

Ньянгу и Гарвин тоже помотали головами.

— Вы хотите сказать… вы уже сколько времени в армии? — ужаснулся Уильямс.

— Я — два с половиной земных месяца, — пояснил Петр. — Иоситаро и Янсма — по шесть, поскольку их завербовали не на Центруме.

— Шесть месяцев, и вы даже не… Господи! Что же происходит в умах? Присяга… ведь это самая важная часть… Никому нельзя доверять, совсем никому. — От волнения Уильямс не договаривал. Его губы сложились в тонкую линию. — Джентльмены, примите мои извинения от имени Конфедерации. Это недопустимо. Совершенно недопустимо!

— Бог ты мой, — себе под нос буркнул Ньянгу.

— Черт возьми, за всю жизнь не видел столько солдат, — пробормотал Иоситаро. — Интересно, зачем все они тут собрались.

— Прикуси-ка язык, — цикнул Петр. — Это очень торжественное событие.

На всех троих были парадные мундиры — темные, иссиня-черные брюки с желтыми лампасами, короткие гимнастерки, подпоясанные ремнем, фуражки и эполеты. Штанины были заправлены в высокие, доходящие до икр, ботинки. На гимнастерке Петра слева красовались три ряда наград, справа — две крылатые нашивки. На форме остальных не было ничего. На широких ремнях черной кожи у каждого висели пустые ножны для кортика.

Построение происходило в центре огромного плаца Кэмп-Мэхена, растянувшегося на три километра. Все это пространство было забито солдатами в парадном обмундировании. Был представлен весь Корпус — мужчины и женщины. Почти восемь тысяч человек.

С дальнего конца плаца парадным шагом приближался коуд Уильямс. Позади него двигалась группа из трех знаменосцев с флагами Конфедерации, Камбры и Корпуса. За ними маршировали все офицеры штаба. Замыкал процессию духовой оркестр, надрывавшийся что есть мочи.

Щелкнув подошвами ботинок, Уильямс остановился в пятнадцати метрах от новичков. Оркестр сыграл еще четыре такта, и над плацем повисла тишина.

Гарвин уловил аромат полевых цветов, смешанный с запахом новенькой формы и собственного пота.

— Солдаты Корпуса! — грохнул Уильямс, и его слова эхом отозвались в восьми тысячах маленьких динамиков, укрепленных на ремнях солдат.