Именно на островах они должны оставаться дольше всего — островах, отрезанных от материка водой, которую человеку было трудно преодолеть.

Об оценке временного лага он даже и не думал.

На севере Сибири сроки мамонтов могли быть уменьшены охотниками, и это занимало Еськова чрезвычайно. Первобытные охотники не могли конкурировать с тем, что в конце плейстоцена и начале галоцена климат стал тёплым и влажным. Тундростепь отступила к северу, и это было началом конца.

Но как, как это происходило именно здесь, было пока непонятно.

Еськов оказался как мамонты в своей климатической нише: Дальстрою мамонты были особо не нужны, Академия наук занималась ими в Якутии, и у Еськова, как он считал, было несколько лет форы.

Здесь мамонты должны были быть поменьше — в силу скудности рациона, но…

Иногда Еськов забирался на гору и задумчиво глядел на север, туда, где невидимые, плыли в холодном море редкие острова.

Гора эта стояла напротив Синюхаевской сопки и имела имя Майорской. А название это было дано по странной легенде, будто лежит внутри этой сопки голова русского майора. А как задует по побережью страшный ветер южак, то начинает эта голова говорить с северным народом о разных тайнах, отмеряя своим врагам сроки бытия.

Но история это давняя.

Майор Прилуцкий вышел из своего острога и отправился с отрядом на север, вдоль береговой линии.

Двигался он медленно, по десяти вёрст в день, и сейчас ехал на нартах. Были нарты в четыре оленя, а войско его ехало в обычных санях.

Однако знал майор, что скоро придётся идти пешком, вьюча всё, что можно унести, на оленей. Но хоть наложишь на оленя два пуда, но долго он их не утащит.

Он был майором с лета года 1742-го, и не так давно вернулся в свой острог. Коряки не сопротивлялись пришельцам с севера, и Прилуцкий пошёл наказывать тех, кто не успел спрятаться.

Приказы были сенатские, бессмысленные и неисполнимые. Провианта не хватало, и Прилуцкий писал скорбные рапорты: «Пришли в пропитании в великую нужду и голод, отчего уже и видеть жалосно».

А было майору лет около пятидесяти, и происхождения был он из города Тобольска, и махал саблей в Сибирском драгунском полку.

А у берега океана он дрался давно. Год сменялся за годом, а волны всё так же катились к подножию сопок.

Ещё будучи капитаном, в 1731 году он воевал северный народ, и воевал успешно. Тогда он вышел из своего острога с двумя сотнями казаков, а всего у него было пятьсот человек войска. По тундре брели олени и волочили на нартах лёгкие пушки. Понемногу олени превращались в еду, а пушки переходили к следующим. Те, кто присягнул короне империи и вышел в путь, были освобождены от податей на год, и это был дальновидный ход.

Но в этом краю текло своё, сжиженное холодом время и всё было по-другому — Прилуцкий будто вернулся во времена Смуты и, как во времена Смуты, стал носить стальной шлем с прорезями для глаз.

Шлем этот горел на солнце и пугал северный народ.

В сказках северного народа шлем также значился — как часть человека зла, зла абсолютного именно потому, что оно имело вид человека. Когда в остроге появилась оспа, Прилуцкий отпустил домой больных пленных. Расчёт оказался верен — северный народ поредел. Но и так он не жалел непокорных — карательные отряды под его началом жгли стойбища, угоняли женщин, детей и скот. И в тот момент, когда приводил он к присяге покорившихся, колыхались над северной земле три шёлковых знамени — тавтяное, дорогильное и киндяшное. На одном был образ Спасителя, на другом — Богородица, а третье выцвело так, что неведомы были на нём черты и резы.

Но всё это длилось и длилось так, что, казалось, война будет вечна.

Но не знал майор, что в дальнем стойбище земли Ырт уже собрались старики и едкий дым течёт по их лицам.