А вот один пленный шведский офицер, по совместительству учёный (тогда все офицеры были своего рода географами — в силу подневольных перемещений по земле), получил в дар рисунок мохнатого гиганта. Рисунок попал в архивы, но никто, кроме шведа, не верил в существование мамонта.

Как не верили жители Галапагосских островов в крейсер, бродивший рядом.

Лоцман ушёл, но не только Конецкому предстояла встреча с пришельцами извне, но и даже Еськову.

Еськов увидел этих людей случайно.

Сперва он действительно думал, что Григорьева арестовали, прибрали, так сказать, за старые грехи. Но когда тот вернулся, розовый и гладкий, решил узнать, в чём дело.

И тут обнаружилось, что в штабе проводки Главсевморпути несколько комнат отданы пришельцам из центра и в коридоре сидит автоматчик, регулируя доступ.

Что там делал Григорьев, было непонятно, но выглядел он помолодевшим и довольным. Видимо, его знания Арктики наконец пригодились по-настоящему.

Зачем-то он повёл Еськова знакомиться со своим новым начальством.

Главный оказался стариком, обряженным в неестественно выглядящий на нём генеральский китель. Морщинистая шея торчала из его воротника так, будто бы из кителя выглядывала длинная шея петуха. Голова у старика была маленькая, да и сам он напоминал мумию — совершенно невозможно было понять, сколько ему лет.

Но Еськов уже много видел тут дальстроевского начальства, крепких хозяйственников, что стали генералами по должности, будто уральские горнозаводчики при царском режиме.

А вот заместитель главного его озадачил.

И не оттого, что он вспомнил фамилию, когда тот сухо представился, не подавая руки. Фетин, Фетин… Фамилия никакая, будто и нет её.

Но Фетина он вспомнил. У него вообще была отличная память на лица.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

История про Кёнигсберг, Фетина и Академика. То, как причудливо сочетаются судьбы разных людей, связанные одной географией, и как последовательно посетить дом и могилу незнакомого человека, самому не подозревая об этом

— Вы ведь привезли дневники, фотографии, может быть, даже черепа и шкуры животных, утварь онкилонов и дикарей? Вот так доклад мы устроим и поразим всех Фом неверующих!

— Да, всё это было у нас… Но всё, всё погибло!

Кёнигсберг, апрель 1945

54°43′00″ с. ш. 20°30′00″ в. д.

Дело было в Кёнигсберге весной сорок пятого.

Еськов ходил в усиленный патруль.

Накануне он плохо спал, и ему опять снились мамонты. Мамонты паслись в странной местности, под розовым небом на берегу у лилового океана. Один военврач сказал, что это из-за контузии.

Но мамонты снились ему всю войну, ещё с Ленинграда.

Когда его везли в тыл, он вдруг обнаружил, что санитарный грузовик обступило стадо мамонтов.

Мамонты шли плотным строем, один за другим, и Еськов боялся, что они его затопчут.

Впрочем, санитар успокаивал его и говорил, что это полк самоходок движется своим ходом к линии фронта. Грузовик с ранеными стоял на обочине, пропуская железные чудовища с поднятыми толстыми хоботами, и от каждого в кузов била волна сладкого отработанного соляра.

Давно уже раненых везли дальше, а Еськову всё казалось, что где-то рядом топчут снег боевые мамонты.

Мамонты ему всегда нравились, и, собственно, жизнь выстраивалась так, что он, двигаясь на Запад и удаляясь от своего мамонта в Зоологическом музее, не забывал о нём.

А тогда, в Кёнигсберге, они проверяли на сумрачной улице документы у какого-то майора. Бумаги были в порядке, пропуск путешествовал из рук в руки, попадал под свет электрического фонаря, затем так же кочевал обратно вместе с удостоверением.

Другой майор, задыхаясь, вдруг подбежал к ним — подбежал как раз тогда, когда они отпустили первого.

Тот давно двинулся дальше, как второй крикнул:

— Э… стойте, стой!

Они попросили предъявить документы и этого:

— Документы… — лихо, не по-уставному козырнул флотский капитан-лейтенант.