Изменить размер шрифта - +
 — Лучше, я думаю, удивить Лену, пусть мама растеряется и не сообразит, что ответить… Пошли, Тимоша, и делай как я.

Лена лежала на отцовском диване и уже не плакала, но все еще нервно глотала воздух. Покрасневшие и заметно припухшие глаза состарили ее лицо сделали его некрасивым. Алексей Васильевич, оценив обстановку, подал знак Тимоше, и они почти одновременно повалились перед Лениным диваном на колени.

— Вы сдурели? — Не без тревоги только и смогла выговорить Лена, никак не ожидавшая подобного демарша.

— Повинную голову меч не сечет. — Ответил ей Алексей Васильевич, и неприятный инцидент был исчерпан. Но в сознании Алексея Васильевича, словно назойливая муха, продолжала жужжать мысль о радости, творимой для себя и для людей. Пожилой человек, он знал, естественно, что о смысле жизни, о предназначении человека спорили во все времена лучшие умы всего света, но никому не удавалось исчерпывающе ответить на этот вопрос. «Так стоит ли ломать голову?» — спрашивал себя Алексей Васильевич и сам же отвечал: «Стоит!» Человек должен думать, пусть даже не находя ответа, переживая и даже мучаясь, потому что он — человек — не тростник, он — существо мыслящее, как образно заметил еще Паскаль.

Вероятно, радость — состояние сугубо индивидуальное, приходил к заключению Алексей Васильевич, но такое допущение нисколько не упрощало проблемы, и он снова и снова возвращался в прошлое, старался осмыслить жизнь с высоты прожитых лет. Он честно отвоевал в минувшей войне, это можно смело зачислить в его актив… другое дело, как время распорядилось плодами той мучительной победы… Он научил летать не один десяток молодых, сделал их крылатыми и, очевидно, такое можно тоже считать добрым делом… Он грешил по женской части… но не унижался до «платной любви» и всегда старался сделать радость обоюдосторонней; он никогда не позволял себе «вожделеть», заглядываясь на жен своих друзей, ни одной своей «жертве» не обещал жениться, чтобы склонить ее к сближению. Размышляя таким образом, он был честен с самим собой, он кружил вокруг главного совсем близко и все-таки никак не мог, что называется, попасть в десятку…

С Лисовским Алексей Васильевич начинал когда-то свое вхождение в авиацию. В молодые годы они тесно дружили, часто встречались, а потом, когда Лисовский демобилизовался и пристроился в Аэрофлот, переучился и со страшной силой залетал по всему свету, встречаться стало затруднительно. И вот, спустя годы, Алексея Васильевича разыскал сын Лисовского. Стельмах помнил его мальчиком — тоненьким, непоседливым со смазливой рожицей, теперь перед ним предстал седеющий рослый мужчина, по первому впечатлению уверенный в себе и вполне довольный жизнью. Пришел он не просто так, не из голого любопытства. Оказалось, что Лисовский-старший еще несколько лет назад не вернулся из Америки, приспособился к заокеанской жизни, ни о чем не жалеет, приступов ностальгии не испытывает. На визитных карточках его значится — «экс-пилот»… Теперь у него появилась возможность перетянуть в Америку сына с семьей. Дело на мази — документы почти готовы, большая часть имущества ликвидирована, осталось продать загородный домишко, торчащий на пяти сотках земли и старушку «волгу». Лисовский-папа выразил желание, чтобы ветеран-автомобиль попал, если, конечно пожелает того его старый друг, в авиационные руки Стельмаха, тоже экс-пилота. С этим Лисовский-младший и явился к Алексею Васильевичу. Но тот, даже не поинтересовавшись ценой, состоянием машины, от сделки вежливо отказался. Они поговорили о том, о сем и расстались. Алексей Васильевич вспомнил: «мало людей знает, где искать счастья, но еще меньше находят его». Это из Моэма. Стельмах читал не так уж много, но основательно, непременно отмечая аккуратными галочками наиболее значительные, на его взгляд, слова и мысли…

Судьба Лисовского никак не волновала его и не очень удивила: он не первым и, наверняка, не последним покинул Россию.

Быстрый переход