Она стояла, прислонившись к изгороди, и нетерпеливо поглядывала на нас. Я осторожно достал из кармана ключ.
— Вы уверены? — спросил я.
— Уверен.
— Точно?
Он кивнул Я подождал еще секунду. Потом нажал на кнопку, и все дверцы со щелчком закрылись. Я вставил ключ в замок и включил зажигание. Мириам бросилась к нам и схватилась за ручку дверцы. Пока мы трогались с места, она беспомощно дергала за нее; когда я прибавил скорость, она стукнула кулаком по стеклу, ее губы произнесли какое-то слово, которого я не разобрал, она пробежала рядом с нами еще несколько шагов, потом я заметил в зеркале заднего вида, как она остановилась, опустив руки и глядя нам вслед. Вдруг мне стало так ее жалко, что я едва не затормозил.
— Не останавливайтесь! — приказал Каминский.
Перед нами протянулась улица, мимо пролетали дома, вот исчезла из виду деревня. Мы ехали мимо неогороженного поля.
— Она знает, куда мы едем, — сказал он. — Возьмет такси и отправится в погоню.
— Почему вы ничего не рассказали мне о Баринге?
— Мы с ним говорили только о Париже и о бедняге Рихарде. На вашу долю приходится все остальное. Вам же этого хватит.
— Нет, не хватит.
Шоссе описало плавную кривую, вдалеке показался искусственный свод дамбы. Я выехал на обочину и затормозил.
— В чем дело? — спросил Каминский.
— Подождите минуту, — попросил я и вышел.
Позади виднелись очертания деревенских домов, впереди возвышалась дамба. Я раскинул руки. Пахло водорослями, дул очень сильный ветер. Значит, мне не суждено прославиться. Не будет ни книги, ни штатной должности, — ни у Ойгена Манца, ни в другом журнале. У меня больше нет квартиры, нет денег. Я понятия не имел, куда идти. Я глубоко вздохнул. Почему же так легко на душе?
Я снова сел в машину и завел мотор. Каминский теребил очки.
— Знаете, как часто я воображал, что вот приеду к ней?
— «Кто хочет стать миллионером», — негодовал я. — Бруно и Уве. Господин Хольм и его травяные экстракты.
— А еще этот восход солнца.
Я кивнул и вспомнил эту сцену: гостиную, обои, болтовню Хольма, добродушное лицо старушки, картину в прихожей.
— Постойте. Откуда вы это знаете?
— Что — «это»?
— Вы прекрасно меня поняли. Откуда вы знаете про картину?
— Ах, Себастьян…
XIII
ебо затянула паутина тонких облаков. Море вдоль берега было серым, а ближе к горизонту почти серебристым. В песке торчал покосившийся тент, в сотне метров от нас мальчишка запускал змея, вдалеке волочил за собой поводок потерявшийся спаниель; ветер иногда доносил до нас его лай. Мальчик вцепился в бечевку, полотняный четырехугольник трепало ветром, казалось, его вот-вот разорвет. Над водой протянулся деревянный причал, к которому летом, наверное, приставали лодки. Каминский осторожно шел, держась за меня, с трудом сохраняя равновесие, на ботинки налипал песок. Под ногами похрустывали осколки раковин. Пенные гребни волн кидались к нам, прокатывались по песку, отступали.
— Хочу сесть, — сказал Каминский.
Он снова надел халат, ветер трепал измятую ткань вокруг его тщедушного тела. Я поддержал его, он осторожно опустился на песок. Подобрал ноги и положил рядом трость.
— С трудом верится. Мог ведь умереть, не побывав здесь.
— Вы еще долго проживете.
— Вздор! — Он откинул голову, ветер шевелил его волосы, высокая волна обдала нас брызгами. — Я скоро умру.
— Мне нужно… — Я с трудом перекрикивал шум прибоя. |