Дэвид Томпсон. Из биографического кинословаря

1

Мы никогда не выходим на Слоун-сквер, чтобы отведать жареных цыплят из Небраски

Мы только что переехали в мотель «Дель Мар», что неподалеку от Олдгейта, и ездим по кольцевой линии против часовой стрелки. Колонны на станции метро выложены бледно-аквамариновой плиткой с сиреневым ромбом в центре кремового круга. Это сочетание цветов почему-то вызывает у меня ассоциацию с кусочками мыла в бумажной обертке & крохотными ручными полотенцами с вышитыми на них якорьками. Ну что за детство у этого ребенка? Он даже в «Студебеккере Дейтона»[10] ни разу не сидел.

Каждый день вместо прогулки я беру его с собой покататься по кольцевой линии, — дома просто невыносимый холод. А печатать можно и по ночам, когда он уже спит, вот только пользоваться газовым отоплением 20 часов в день мы себе позволить не можем. Он терпеть этого не может, потому что я не разрешаю ему брать с собой словарь Кандиффа. Ужасно.

Помню, лет десять, а может, восемь назад я ехала по кольцевой и читала книгу по древнегреческой этике, и вдруг поезд остановился на Бейкер-стрит. Мягкое и приятное золотистое освещение; было около 11 утра и очень тихо. И я подумала тогда: Да, жить жизнью мысли и духа — вот истинное счастье. Даже в ту пору чтение Аристотеля не относилось, по моим понятиям, к разряду интеллектуальных удовольствий, но мне казалось вполне возможным жить жизнью мысли и духа и без Аристотеля. Если уж читать, то я бы предпочла «Семантическую традицию от Канта до Карнапа».

Сегодня это кажется абсолютно невозможным, учитывая, что Л. встревает каждую минуту, чтобы спросить, что означает то или иное слово. Он в плохом настроении, потому что ненавидит спрашивать: полагаю, подозревает, что если будет часто задавать вопросы, завтра я заставлю его засесть за словарь Гомера. Джеймс Милл умудрился написать историю Индии, оказывая в перерывах помощь маленькому Джону в освоении лексики. Но ему не приходилось нагружать складную коляску — двойной детский складной стул на колесиках — маленькой библиотекой. Мало того что на ней лежали горы книг, еще сидел маленький мальчик в компании с Мерзким, Бердманом-младшим & Крошкой. Не было у него в доме ничего подобного, но даже несмотря на все преимущества — наличие жены, слуг & камина в комнате, — он временами терял терпение и впадал в ярость. Имя Мерзкий носила трехфутовая плюшевая горилла; Бердманом была не кто иная, как двухфутовая черепаха, ошибочно названная производителем Донателло. А Крошка — дюймовая резиновая мышка, которая терялась по 30—40 раз на дню.

Даже когда Людо меня не отрывал, к нам частенько подходили люди. Иногда игриво поругивали его за то, что раскрашивает своими маркерами книгу. Иногда смотрели, изумленно вытаращив глаза, как он ее читает. Видно, не осознавали, что ведут себя по отношению к нему не лучшим образом. Вот, к примеру, и сегодня подошел один человек и игриво заметил: Нельзя раскрашивать книжку.

Л.: Почему нельзя?

Игривый: А вдруг кто-то захочет ее почитать?

Л.: Но это я ее читаю.

Идиот подмигнул мне с самым идиотским видом: Вот как? Ну и о чем же она?

Л.: Я дочитал до того места, где они отправляются в страну мертвых. И еще там она превращает их в свиней, и еще они идут к царю ветров, и еще там они заостряют в огне палку и выкалывают этой палкой глаз Циклопу, потому что у него только один глаз и если его выколоть, то он ослепнет.

Идиот самым игривым тоном: Что было не очень-то красиво с их стороны, верно?

Л.: Ну, знаете, если кто-то собирается тебя сожрать, то не думаешь о том, красиво это или нет. Убивать в целях самообороны вполне допустимо.

Тугодум (медленно соображая, вытаращив глаза): Вот это да! Чтоб мне пусто было!

Л. (в пятисотый раз на дню): И что это означает?

Тугодум: Это означает, что это просто поразительно.