— Сиди спокойно. Перестань изображать из себя конспиратора, у которого будто на лбу написано: «Если бы я пожелал заговорить!» Ты слушаешь меня? Нет. Он не слушает. Встает. Взволнован до слез.

— Я все ей скажу. Тем хуже для меня.

— Боже, какая бестолочь! Сядь и подумай. Допустим, ты пойдешь и выложишь ей всю правду. А что дальше? Нужно будет идти до конца, выдать себя полиции, а заодно уж и меня. Потому что она потребует именно этого. С ее честностью другого выхода нет.

Его бьет нервная дрожь. Он пытается закурить еще одну сигару, чтобы успокоиться, и мне приходится подносить ему зажигалку.

— Должен же быть выход, — говорит он. — Но, честно говоря, я не вижу его. Только что вы думали…

— Совершенно верно. Я думал об одной идее твоей матушки, может, тут есть смысл покопаться.

— Так. А в чем дело?

— Пока что рано говорить. Повторяю, подобные вещи нельзя импровизировать. Теперь иди. Ты меня утомляешь.

Он уходит. Все еще не может успокоиться. Достаточно взглянуть на него, чтобы понять, что он что-то скрывает.

Вынашивает какой-то тайный замысел. Я чертовски злюсь на себя. Будто не мог в одиночку отправить Фромана на тот свет. И вот из-за этого кретина великолепное здание, построенное мною, того и гляди, рухнет. Ведь совершенно очевидно, он не выдержит. Зачем ему непременно являться в полицию с повинной? Почему бы, напротив, не сказать Изе: «Если вы мне не уступите, я заговорю». Предлог для шантажа беспроигрышный. Правда, требующий характера. Однако бывает, и трусы стоят смельчаков. Я растягиваюсь на постели. Болит спина, болит поясница.

Это располагает к размышлению. Выборы через неделю. Пусть они пройдут. Мне нужно, чтобы меня не коснулась та странная лихорадка, которая охватила телевидение, радио, газеты и добралась даже до моего убежища. Не мешает усвоить факт: отныне Шамбон — источник опасности. К тому же я не допущу, чтобы он лапал Изу своими грязными руками. Нет, выбирать мне не приходится. Но я предвижу весьма тернистый путь.

Сначала надо подготовить Изу, что не слишком трудно, так как ей я открываю истину, саму жизнь. Милая Иза!

Сейчас она придет, как обычно приходит по вечерам, с тех пор как умер Фроман. Удостоверится, что у меня все под рукой — ночник, каталка, костыли. Побудет со мной, и я наконец смогу ощутить ее трепет, ее присутствие, ее руки, проворные, нежные, источающие аромат. Я ничего ей не скажу, лишь попрошу: «Посиди со мной. Поговорим о Марселе». Она начнет протестовать:

— О нет! Неужели и здесь нельзя без него обойтись? В ней столько огня, и я так люблю, когда глаза ее сверкают гневом.

— Иза, мне кажется, мы сможем удалить Марселя, если ты мне поможешь. Он без ума от тебя, но не знает, как привлечь твое внимание. Что ты хочешь? Это его натура. Надо, чтобы на него смотрели, были полны им. Наверное, он всегда мечтал стать чьим-нибудь идолом. А ты в его собственном доме относиться к нему, как к постороннему. Иза недовольна. Неужели я на стороне Шамбона? Успокойся, малыш! То, что происходит, — моя вина. Ведь я сам после смерти Фромана сказал тебе: брось этого идиота. Но я ошибся. Я полагал, что он у меня в руках. А он воображал, что ты его любишь. Так вот… Теперь он готов на все, лишь бы ты ему досталась. Потерял голову.

Я пытаюсь засмеяться, но вижу тревогу в ее глазах.

— Вот так, — говорю я. — Он одновременно и злодей, и жертва. Этот малый — персонаж из мелодрамы. Но он способен погубить нас. Одним словом, его надо срочно обуздать.

— Каким образом?

Милая моя Иэочка! Смотрит мне в рот точно так же, как этот мерзкий Шамбон. Надо думать, я неплохо говорю.