Теперь перед ним был пожилой человек с редкими седыми прядями, прилегающими к лысой голове; карие глаза, бывшие когда-то прекрасными, прекрасными и оставались, но окружены они были, словно драгоценные камни в музее, пожухлыми складками плоти; хрупкие плечи ссутулились, вся фигура несколько погрузнела, жесты замедлились — и смотреть на это было почти больно.
Эллери самому себе задал невеселый вопрос: как он выглядит в глазах Фримена?
— Нет, Дэн, на сей раз мы не будем говорить о нашей взаимной заинтересованности в бестселлерах, — сказал Эллери с улыбкой. — Во-первых, потому что новая книга идет с большой натугой — будто на карачках ползет по раскаленной пустыне; во-вторых, потому что со мной произошло нечто примечательное. Помпишь, как мы зимой двадцать девятого — тридцатого года встречали Рождество и Новый год в доме Артура Крейга?
Издатель тут же замер, как стоп-кадр в фильме. Затем он возобновил движение и еле слышно сказал:
— Чего ради ты об этом вспомнил? Я много лет не вспоминал.
— По правде говоря, я тоже, — сказал Эллери. — Но вчера, помимо моей воли, произошло нечто, напомнившее эти две недели, и я призадумался. Ты же знаешь, Дэн, как у меня голова устроена, — как только в нее влезает какой-то вопрос, я тут же начинаю трепать его со всех сторон. Во мне вдруг пробудилось дикое любопытство относительно тех, кто тогда гостил у Крейга. Наверное, это глупо, но, пока я не удовлетворю это любопытство, я ни на что другое не способен. Ты что-нибудь знаешь, как они?
Издатель испытующе на него посмотрел, а потом нажал один из рычагов селектора и пролепетал: «Гарриет, к телефону не вызывать и нас не прерывать», — и заговорил. Говорил он больше часа.
Джон Себастиан, едва дождавшись, когда были улажены все юридические формальности и он вступил в права наследства, тут же уехал из Соединенных Штатов. Молодой миллионер купил виллу на юге Франции, возле Канн, и более не возвращался. Поначалу шли разговоры о каких-то сногсшибательных вечеринках, баснословных женщинах, сомнительных похождениях; но это, очевидно, была преходящая фаза. Он перебесился и зажил тихо, изредка принимая у себя немногих друзей, раз водя вьюрков и пополняя коллекцию живописи через агентов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Насколько известно Фримену, Джон так и не женился.
— Да, стихи он печатал, — сказал Фримен, — но не у меня и вообще не в Штатах, а в Париже. Три-четыре небольших томика по-французски. После войны я слышал, что Джон так и живет на своей вилле, живой и невредимый. Поговаривали, что он сотрудничал с нацистами, но я не знаю, насколько это верно. Определенно, французы ему после войны не доставляли неприятностей. Насколько мне известно, он до сих пор там живет. От него я уже больше десяти лет ни единой весточки не получал.
— Эллен Крейг?
— В ту пору мне казалось, что у тебя с ней что-то наклевывается, — издатель рассмеялся. — Разве вы связь не поддерживаете?
Эллери покраснел.
— Всего несколько месяцев. Потом Эллен закончила Уэлсли, и мы упустили друг друга из виду. Где-то я слышал, что она вышла замуж…
— Эллен вышла замуж за толкового паренька из госдепартамента, — сказал Фримен. — Ты представляешь себе, что это за жизнь — через каждые два-три года перебираться из одного посольства в другое, которые как маленькие островки домашней жизни в океане незнакомых людей и мест. У нее пятеро детей, все уже взрослые. По последним сведениям, она с мужем где-то в Африке. Я встречался с ней два года назад, когда ее муж вернулся в Штаты поднабраться сведений об Африке перед переводом туда. Весьма солидная и сдержанная особа — настоящая супруга дипломата. |