Ханский конь диким скачком ринулся вперёд, сбросив наземь опытного, но не ждущего беды наездника, грянул миг удачи — лови его, Улен! Вверх по скале переместился россич, оттолкнулся от выступа железной пяткой. Ещё силы небесные не успели утихнуть, пыль туманом покрывала тропу, и весёлые камушки, точно кузнечики, ещё играли в догонялки, а уж над ханской глоткой, перехваченной судорогой жути, навис короткий нож Улена. И так удачно он разместился, укрывшись за ханским телом, что если бы высунулся из-за завала лучник, то не смог бы он поразить цель.

— Видишь как, — засмеялся Улен. — А говоришь, из вонючих болот. Теперь поторгуемся, верно, хан?

Амин не понял его, в безумии схватки Улен перешёл на родной язык. Хан ворохнулся неосторожно, и тут же железное жало распороло сморщенную плоть под кадыком. Так близко никогда не лежал он рядом со смертью. «Убьёшь?» — спросил выпученным, остолбенелым взглядом.

— Какая мне корысть, — вновь по-росски молвил Улен. — Честно обменяемся. Ты мне — Млаву, я тебе — поганую твою жизнь.

Спохватился, заговорил по-хазарски:

— Видишь, не обманул тебя, удача всегда со мной. Как дальше порешим, владыка?

Хан очухался, с обидой оглядел небо и скалы.

— Дай подумать, россич.

— Как твои псы через завал полезут, тут тебе и гибель…

Но не смерти страшился Амин, и не позора. И злобы привычной в себе не нашёл. Мутную пелену никак не мог разорвать, которая обуяла глаза, точно мелкая сеть. Сквозь неё померещилось хану, что давно отжил он свой век, и не рука презренного россича давит его к земле, грозит расправой, а что-то такое, чему и имени нет. Его тучное тело окостенело, не желало распрямляться. Даже если сгинет россич во мраке, он и тогда не сумеет встать. Это годы скакнули нещадно по его бокам, затопили немощью плоть, а их стыдиться нечего.

Но удивление было всё же сильнее тоски. Ведь предупреждал об опасности Хамид, а он ему не поверил. Плёл ядовитую интригу тупоголовый Урда, а он не насторожился. Знать, грянул знак свыше, и скоро ему собираться в тот путь, откуда нет возврата. Не так мнил он себе уход, не чаял пасть поверженным от руки раба. О, как удушлива для благородных ноздрей гарь поражения. Подумал хан: а может, уже не стоит сопротивляться, пусть червяк торжествует недолгую победу, пусть вонзит, несмышлёныш, железный клык в трепетное горло — зачем дальше жить?

Улен следил за мерцающим, воспалённым блеском жёлтых глаз, на лету перехватил его мысль:

— Это легче всего, хан, — сказал с укором. — Но и оттуда тяжко тебе будет видеть праздник недругов твоих.

— Чего ты хочешь?

— Верни мне Млаву.

— А если обману? Ты умён и понимаешь, слово хана крепко для равных, да и то не всегда.

— Я поверю тебе.

— И это всё из-за женщины? — Амин вперил два жёлтых луча прямо в душу Улена. — Лучше бы ты убил меня, россич. Тогда и сам умрёшь со славой, которая облетит подлунный мир.

— У тебя осталось несколько мгновений жизни, хан.

Из-под шапки льняных волос на Амина обрушился голубой морок, он с трудом отвёл глаза.

— Я устал. Я согласен.

Через камни уже перевалились островерхие шапки.

— Вели позвать Урду. Ему отдашь приказ.

Хан, не остерегаясь, отмахнул его руку с ножом, пыхтя, поднялся. Улен поддерживал его, как близкого, уставшего друга. Амин гортанно выкрикнул повеление. Через короткий срок, будто прятался неподалёку, появился Урда. Прежде чем заговорить, Амин долго разглядывал его.

— Слушай, Урда! Слушайте все! Я, хан Амин, возвращаю россичу женщину и разрешаю безобидно покинуть степь. Он заслужил это.