— С Саруманом? — Гарав насторожился и притих. В свете его знаний о Сарумане такая похвала казалась скользкой, а перспектива не радовала. Впрочем, сейчас-то Саруман, кажется, всё-таки «нормальный»… — А ты-то сам что скажешь, Эйнор?

Эйнор ответил не сразу, и стало слышно, как песок — поднялся ночной восточный ветер — шуршит и скребётся о полог палатки.

— Помнишь изображение Эру у лоссотов? — вдруг спросил он, и Гарав удивлённо кивнул. — Я боюсь вот чего… Точнее — я не понимаю. Ещё точнее — я не знаю. — В голосе Эйнора неожиданно прорвалась мука, Гарав даже придвинулся ближе, заглянул в лицо. — Если можно докатиться — не худшему из народов людей! — до изображения Единого в виде обмазанного тухлой кровью идола… не станется ли так, что из храмов Тьмы они повыкидывают статуи Неназываемого, чтобы… чтобы поставить туда новые статуи — и тем кончится дело? Гарав, понимаешь, даже Люди Сумерек не слышат Музыки внятно. Что уж говорить о Людях Тьмы! А ведь её все должны были слышать, так было задумано — но — не слышат! Самое страшное… — Он мучительно потёр виски кулаками, даже надавил. — Ох, Волчонок… Мне рассказывал однажды Фередир про вождя по имени Вотэйн, который объявил себя богом, он эту историю любит… Люди не хотят слышать. Им проще, когда бог живёт в соседнем доме, только побольше, и с утра швыряется молниями в тех, кто ночью злодейски обмочил соседский забор… Даже для тех, кто близок к нам по крови. Ты пишешь — придут умные и добрые и научат их… Но тут же ты пишешь, что этих умных и добрых могут поднять на копья, и, чтобы такого не случилось, придут храбрые и сильные, чтобы охранять умных и добрых… Как там у тебя?

— Орден Тулкаса, — немного смущённо сказал Гарав.

Но Эйнор и не думал насмехаться:

— Пусть Орден Тулкаса. Хорошее название. И через какое-то время пойдут разговоры — и у них будут очевидцы, и в целом эти разговоры будут правдой, — что новую благую веру распространяют огнём и мечом. И будут рассказывать о том, какой страшной и геройской смертью гибли те, кто не хотел отказаться от старой веры…

— Ну и пусть! — упрямо крикнул Гарав и вскочил. — Зато потом… Ну я же знаю — как! — он почти проговорился: знаю, как было у нас, знаю, как избежать ошибок!

Но Эйнор только покачал головой:

— А сколько будет крови и трупов на пути к этому великому и доброму «потом»? — Эйнор аккуратно сложил листы. — Слишком много, Волчонок. Бывает цена, которая становится выше самой цели. Самой высокой цели. И ты, победитель, стоишь с мечом в руке посреди кровавого поля — и хохочешь в небо: о Валар, зачем мне всё это теперь?! Читал «Нолдолантэ»? Её сложил твой знакомец Мэглор… Счастье всем, всем, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным!.. Нет, ну не всем, конечно, но нолдор — точно… а из нолдор лучше всего счастье для феанорингов… нет, не так — для Феанорингов… во имя Тьмы, Сильмариллы наши… мои!!!

Лицо Эйнора на миг жутко исказилось. Потом он откинулся к пологу палатки, грустно улыбнулся и вздохнул. Гарав поёжился. Уж очень это было зримо… Он хмуро поглядел на свои листки:

— Так что… сжечь их, что ли?

— Ни в коем случае! — Эйнор искренне испугался, стремительно сел прямо. — Пиши! Пиши, слышишь?! Пиши, ошибайся, ругайся, советуйся, болей, понимаешь?! И что-нибудь получится. Вдруг да и получится — именно у тебя — и получится?! Хуже всего, Волчонок, это когда человек всем доволен.