Улицы были пусты и только по прошествии нескольких часов, когда Волк после долгих поисков облюбовал себе место среди купы кустов и погрузился в дневную лежку, на улицах и дорожках появились первые двуногие, кобели с плоскими темными ящиками в руках и суки с маленькими сумками и голыми лапами, потом большие черепахи, из которых под надзором других двуногих, одетых в нечто, отдаленно напоминающее форму смотрителей в зоопарке, появлялись третьи, они были хозяевами всех этих кобелей и сук, это было видно и по тому, как сгибались, пусть чуть заметно, спины встречавших, и по уверенной поступи, и по гордо поднятым головам. От обилия впечатлений, от длинной по приключениям и душевному напряжению пробежки Волк заснул и с небольшими перерывами, когда вблизи вдруг раздавалось подозрительное шарканье или какая-то черепаха испуганно, но коротко вскрикивала, проспал до самого вечера, когда началась уже знакомая суматоха, только в обратном порядке.

Еще не начало смеркаться и было рано двигаться в путь, но тут Волк столкнулся с неожиданностью, впрочем все для него в эти сутки было неожиданным, кроме самого побега. Из видневшихся вдали домов стали выползать двуногие с мерзкими четвероногими на длинных веревках. Отец много порассказал ему об этом гнусном собачьем племени, которое по преданию произошло от самых подлых и слабых волков. Они выскакивали из широко распахивающихся лазов в логовища двуногих и сразу задирали лапу или бесстыдно присаживались, как будто по полдня не имели такой возможности, потом начинали обнюхивать отметины, оставленные вокруг, и, определив все знакомые запахи, принимались подпрыгивать около хозяев, всем своим видом выказывая преданность, благодарность и готовность к любым играм. «Тьфу», – не выдержал Волк такого зрелища и задвинулся еще глубже в кусты.

Он услышал чьи-то легкие шаги, кряхтение, затем шарканье лап и шуршание отбрасываемой земли и вот вдруг перед ним возникло какое-то недоразумение природы, а не дальний потомок волков. Низенькая, так что вполне могла не склоняя головы пройти у Волка под брюхом и тот бы ничего не почувствовал, собачонка, покрытая длинной белой с желтым отливом шерстью, достававшей до земли по всей длине туловища, закрученный в растрепанный пук и торчащий над спиной хвост, маленькие глазки, злобно поблескивающие сквозь волнистые пряди шерсти, свисавшие много ниже морды, разжиревшая до одышки, будто час бежала за добычей. Волк лишь открыл глаза, глянул на собачонку и решил, что этого будет достаточно. Но вместо того, чтобы немедленно убраться подальше, поджав хвост, этот клубок шерсти вдруг стал издавать визгливые резкие звуки, которые вероятно считал грозным лаем, и даже стал по полшага наступать на Волка. «Кэри, Кэри, девочка моя, где ты?» – доносилось с другой стороны сквера. «Какие они тут невоспитанные», – подумал Волк, удивленно подняв бровь. Этот истошный лай, эти крики хозяйки, тяжело стремящейся на выручку своей питомице, стали действовать Волку на нервы, к тому же он опасался, что на них сбегутся другие двуногие, открыв его временное пристанище. И Волк встал, сделал два неспешных шага навстречу собачонке и молча вонзил зубы ей в загривок. Лай взлетел до визга и мгновенно опал. Струя теплой крови ударила Волку в рот, напомнив, что он уже целый день ничего не ел, а устал порядочно, и он, превозмогая отвращение – столько шерсти на такой маленький кусок мяса, разодрал собачонку на части и утолил первый голод.