– И Макс Ландау – один из таких, – сказал я. – Вы ведь это имеете в виду?

– И это тоже, – сказал он. – Но я имею в виду, в первую очередь, другого человека. Мозеса Леви… Представьте себе человека, Вайсфельд, французского еврея, социалиста. С двадцатого по тридцать третий год я служил в полиции, а в последние три года даже возглавляя городское полицейское управление. И хотя мне, в основном, доводилось заниматься уголовниками, но политическую ситуацию я тоже знал достаточно хорошо. Среди коммунистов и социалистов было очень много евреев, симпатизировавших Советам. Так что в этом пункте восстанавливаемая нами биография месье Леви типична. Думаю, вполне правдоподобно предположить, что он, как и многие другие, выполнял отдельные деликатные поручения советских властей.

– Вы хотите сказать, что Мозес Леви – советский разведчик? И по этой причине убил Макса Ландау? – я не верил собственным ушам. – Боже мой, Холберг, но это же чушь собачья!

– Конечно, чушь, – невозмутимо ответил Холберг. – Разведчик не стал бы считать неоккупированную зону Франции надежным убежищем. Он должен был слишком хорошо знать, что ждет его как еврея не сегодня-завтра. Разведчик-профессионал либо обеспечил бы себя новыми документами, либо перебрался бы – в Португалию, в Швейцарию, да мало ли куда еще! А наш господин Леви сидел в Марселе и надеялся, что минует его чаша сия. Так что никаким разведчиком господин Леви не был. Максимум, чем он занимался, как я уже сказал, выполнял какие-то неофициальные поручения для Советов. А после начала войны, видимо, его даже для этого не привлекали… – мой друг устало махнул рукой. – Разумеется, это всего лишь предположение. Итак, началась война. Франция разбита и оккупирована Германией за фантастически короткое время. Наш знакомый, в конце концов, оказывается среди прочих французских евреев, депортируемых из неоккупированной зоны. Он готов к самому худшему – и вдруг попадает сюда. В Брокенвальд. Не в Берген-Бельзен, где от каторжного труда заключенные гибнут самое большее через полгода после прибытия. Не в Аушвитц-Освенцим, о котором вы наверняка слышали – как и многие, хотя притворяются, что не знают этого названия. Нет, в Брокенвальд, где все похоже на нормальную жизнь. Где вполне можно выжить. Понимаете, Вайсфельд? Выжить! Можете представить себе этот внезапный скачок от чувства обреченности к надежде? И вдруг судьба сталкивает его здесь с человеком, который встречал его в Москве в период романа месье Леви с Советами. Одно лишь слово режиссера, даже не со зла сказанное, и его, этого пришельца из Марселя, ждет судьба уже не просто депортированного еврея, а – не знаю точно, кем он представлялся в Москве Максу Ландау, например, – агентом Коминтерна. Да Бог знает, кем еще! Мне почему-то кажется, что в Москве господин Леви не понравился господину Ландау. Покойный режиссер, насколько я успел узнать, был невысокого мнения о «красных» буржуа. И потому господин Леви мог заподозрить режиссера в том, что Ландау ляпнет и то, что было, и то, чего не было. В любом случае, невоздержанность Макса Ландау на язык привлекла бы внимание властей гетто к новому заключенному. И тогда, почти наверняка, Брокенвальд ему придется сменить на камеру берлинского управления гестапо. А вот там уже не выживают… – Холберг утомленно прикрыл глаза, потер указательным пальцем правый висок. – Остальное вам, надеюсь, понятно. Скальпель из шкафа доктора Красовски, гримерная режиссера Макса Ландау, удар в сердце... – Холберг тяжело посмотрел на меня и медленно произнес: – Вот оно, убийство во имя суррогата. Во имя иллюзии настоящей жизни, то, о чем я вам говорил… – он вздохнул.