– Теряюсь в догадках, – пробормотал я. Холберг укоризненно посмотрел на меня и покачал головой.

– Вайсфельд, друг мой, ведь именно вы подсказали мне сегодня, что же произошло, – вкрадчиво сказал он. – Вспомните наш разговор после похорон. Вы сказали: «Смерть пришла оттуда, из прошлой жизни. Все дело в прошлом. В греховном прошлом. Именно там причина смерти господина Ландау», – он сделал паузу, потом медленно повторил: – Все – дело – в прошлом. Помните, Вайсфельд? Так вы сказали сегодня утром. Это были слова раввина Шейнерзона. Но что они должны были означать? А, Вайсфельд? – Холберг прищурился. – Что эти слова означают?

– Я уже объяснял. Переселение душ, – ответил я. – Излюбленная тема рабби Шейнерзона. Он полагал, что наше пребывание здесь связано с тем, что у каждого из нас в прошлой жизни имелись деяния, подлежащие исправлению… – я немного напряг память. – Это так и называется «тиккун» – исправление.

– Вовсе нет, – возразил Холберг. – То есть, с вашей точки зрения, с точки зрения человека, ранее неоднократно обсуждавшего эту тему с покойным, речь шла о реинкарнации. Но если предположить, что слова раввина слышит кто-то другой, незнакомый… О чем говорил раввин с точки зрения этого, незнакомого? Подумайте, доктор. Неужели же непонятно? Впрочем, что я говорю – я ведь и сам не обратил на эти слова внимания, пока вы не напомнили их. Повторяю еще раз. Раввин сказал: «Все дело в прошлом. В греховном прошлом. Именно там причина смерти господина Ландау!»

– Но я о том и говорю… – начал было я и замолчал. До меня дошло, что имел в виду Холберг. – Боже мой… – пробормотал я.

– А-а, вы поняли! – воскликнул г-н Холберг и возбужденно сбросил с себя рогожу, которой все это время кутал ноги. – Слава Богу. Некто, слышавший эту фразу кроме нас, мог воспринять ее как намек на реальное прошлое, не на инкарнацию души убитого, а на прошлую связь в этой жизни убитого и убийцы. На то самое прошлое, о котором я уже говорил – в связи со странностями поведения господина Ландау накануне убийства. Вот в чем дело. И вот в чем причина убийства раввина. Преступник, их услыхавший, окончательно убедился, что рабби Аврум-Гирш для него опасен. И убил его – спустя несколько часов после этого, едва представилась такая возможность… Пойдем дальше. Кто слышал сказанное раввином? Вы, я, его ученики… А еще? Обратите внимание, Вайсфельд, звуки имеют обыкновение разноситься во все стороны. И значит, слова, произносимые в разговоре, слышат не только те, к кому они обращены, но и те, кто просто стоит неподалеку. Просто на него никто из собеседников не обращает внимания. Помните? Там стояли трое или четверо мужчин. И среди них – один новенький. Вы сами назвали его сегодня утром. Он прибыл с транспортом из Марселя, накануне убийства Макса Ландау.

– Верно, – взволнованно сказал я, – я даже разговаривал с ним на следующий день после прибытия! В день убийства!

– Мало того, – подхватил Холберг, – из ваших слов я сделал вывод, что он находился в коридоре медблока в тот самый момент, когда Ландау приводил к вам жену.

– Да-да, – пробормотал я, – да-да… – я словно воочию увидел эту сцену: режиссер, удивленно глядящий на небольшую группу вновь прибывших, центром которой являлся господин Мозес Леви, бывший партнер по теннису марсельского префекта полиции.