Вчерашний разговор с Холбергом о странностях поведения режиссера придал моим мыслям новое направление. Я то и дело обращался к последним встречам с г-ном Ландау, пытаясь до мельчайших деталей вспомнить его слова и даже жесты. Вот мы стоим у ящиков на кухонном блоке… Вот он вбегает в кабинет с гневным выражением лица… Вот, уже с другим выражением, он в коридоре вручает мне пригласительный билет …

Долго предаваться размышлениям мне не удалось. Улицы гетто не очень приспособлены для отвлеченных мысленных упражнений – потому хотя бы, что всегда полны народу. Особенно в будние дни по утрам. Большинство моих сограждан торопливо шли в направлении кухонного блока, меньший поток двигался навстречу. Некоторые неподвижно сидели и стояли вдоль серых стен – то ли ожидая чего-то, то ли просто не имея сил для ходьбы. Все это напоминало хаотическое броуновское движение молекул и атомов. Причем, не только своей непрерывностью, но и кажущейся безрезультативностью: у стороннего наблюдателя должно было сложиться устойчивое впечатление о мнимости движения и об истинной неподвижности всех частиц-людей. Если прибавить к этому удивительную похожесть лиц – вне зависимости от пола и возраста –стертых, примерно, в равной степени, если прибавить общность их выражений и в равной степени сношенную, тусклую выцветшую одежду, сравнение с единообразными молекулами, беспорядочно снующими в разных направлениях и остающимися, по сути, в неподвижности, не казалось плодом чрезмерной фантазии.

Плотность человеческого потока, по мере продвижения моего к медицинскому блоку, возрастала, что заставило меня, по крайней мере, временно, забыть об убийстве режиссера Макса Ландау и сосредоточиться на лавировании среди встречных.

С самого пробуждения я чувствовал легкое головокружение, причиной которого могла быть слабая толика никотина, содержавшаяся в выкуренной вчера эрзац-сигаре. От калейдоскопа прыгающих лиц и странного смешения запахов головокружение усилилось, так что на углу улиц Галки и Скворечни мне пришлось остановиться и прислониться к стене.

Здесь меня неожиданно нагнал Холберг.

– Что с вами? – встревожено спросил он. – Вы очень бледны. Боюсь, это моя вина – вам не следовало вчера курить. После большого перерыва, да еще при регулярном недоедании… – он покачал головой. – Давайте-ка, доктор, я вас провожу.

Для меня его появление было большим облегчением. Я действительно чувствовал себя скверно – к головокружению прибавилась общая слабость. Тем не менее, я сделал слабую попытку обойтись без его помощи.

– Вы, как будто, собирались остаться дома, – сказал я. – Передумали? Если это связано со мной, не стоит беспокоиться, Холберг. Я вполне дойду до службы самостоятельно.

– Ничего, все в порядке, доктор, – Холберг улыбнулся. – Я изрядный эгоист, так что из нашей совместной прогулки надеюсь извлечь максимум пользы для расследования. Пойдемте. Если вам действительно тяжело, можете опереться на мою руку.

Мы продолжили путь вместе, причем – странное дело – несмотря на то, что вдвоем мы занимали на тротуаре больше пространства, чем я один, встречные задевали нас гораздо реже.

– Не дает мне покоя сказанное вами насчет поведения господина Ландау накануне смерти, – Холберг сосредоточенно смотрел перед собой, не забывая при этом слегка придерживать меня за локоть.