– Почему же вас туда не приняли?

– Я не принимаю эти вопросы, – заявил Шайсскопф. – Я пришел сюда, чтобы поговорить о нашем завтрашнем марше. Не понимаю, почему он вызывает такое раздражение в этом городе. Здесь соблюдают права человека, только пока речь идет о евреях, цветных и прочих неполноценных расах. Завтрашним маршем мы собираемся отпраздновать годовщину первой в истории и единственной подлинно успешной программы городского благоустройства. Полагаю, все ваши либералы, любящие подобные программы, должны выйти на улицы вместе с нами.

– О каком городском благоустройстве вы говорите?

Лежа на диване, Римо покачал головой. Ну и дурак!

– В Варшаве, двадцать пять лет назад, – объяснил Шайсскопф. – Некоторые называют это Варшавским гетто, но на самом деле это была попытка улучшить условия жизни для недочеловеков. Того же самого добиваются все современные программы городского благоустройства.

Комната содрогнулась, когда Чиун вошел и грохнул дверью.

– Ты хочешь знать, что произошло? – спросил он у Римо.

– Нет.

– Они опять не явились.

– Мне то что? Я смотрю новости.

Чиун выключил телевизор.

– Я хочу поговорить с ним, а он любуется на каких то животных в коричневых рубашках!

– Черт возьми, Чиун, это мое задание на сегодня.

– Забудь о задании, – сказал Чиун. – Я важней.

– Значит, я могу сказать Руби, что ты велел мне забыть о задании?

Чиун вновь включил телевизор.

– Быть художником среди обывателей – вот крест, который я должен нести, – вздохнул Чиун.

Американская национальная партия собралась в доме на узкой и извилистой Грин Фармс роуд. Неделями нацисты говорили о грандиозном многотысячном марше, но пока что прибыли только шесть человек.

Количество народу, толпящегося вокруг, превосходило их в сорок раз. Половину составляли пикетчики, протестующие против марша. В другую половину входили добровольные адвокаты из Американского общества по охране гражданских свобод, демонстрирующих всем вокруг разрешения, полученные в Федеральном окружном суде. В разрешениях говорилось о необходимости соблюдать порядок и о праве нацистов на свободу слова.

И пикетчиков, и адвокатов, в свой черед, превосходила числом полиция, которая, с целью исключить возможность нападения, окружила дом со всех четырех сторон.

И всех их, вместе взятых, было меньше, чем репортеров. В унизительном замешательстве журналисты толпились вокруг и брали друг у друга интервью, изобилующие глубокими философскими размышлениями о новом проявлении расизма. Все они сходились на том, что это явление хоть и плохое, но типичное, ибо чего еще ожидать от страны, однажды избравшей себе в президенты Ричарда Никсона.

В десять вечера отбыли телевизионщики, за которыми через несколько секунд последовала пишущая братия. В 22.02 исчезли пикеты, еще через минуту – адвокаты и, наконец, в четыре минуты одиннадцатого уехала полиция. Только двое усталых полицейских в патрульной машине остались дежурить около дома.

В пять минут одиннадцатого нацисты выглянули в окно и, увидев, что горизонт чист, выслали на стражу часового по имени Фредди, вооруженного полицейской дубинкой, Ему было велено стоять на крыльце с устрашающим видом. Остальные пятеро остались внутри.

Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф смахнул с доски шахматные фигурки. Они вынули шахматную доску для какого нибудь случайного наблюдателя. Если бы он заглянул к ним через окно, то увидел, как молодые интеллектуалы нацисты проводят время. К сожалению, никто не мог вспомнить, как ходит конь. Теперь один из них достал шашки и расставил их на доске: два нациста знали правила и могли научить остальных.

В 22.06 прибыл Римо и просунул голову в патрульный автомобиль. Полицейские, не заметившие, откуда он взялся, удивленно глядели на него.