– Тихо, тихо, – притворно отбиваясь, шептала Евдокся. – Пошли хоть в опочивальню…

– Идти больно долго, – оторвавшись от губ, пошутил Иван, сноровисто расстегивая длинный ряд пуговиц алого Евдоксиного саяна. Расстегнул, бросил на лавку одежку, оставив супружницу в тонкой белой рубахе, провел рукой по спине, груди, сжал…

Боярыня застонала, сама уже стянула через голову рубаху, призывно улыбаясь, провела руками по животу, талии, бедрам… Иван быстро скинул одежку, и два по-молодому гибких тела слились в едином любовном порыве…

Быстро одевшись, Иван причесался костяным гребнем, пройдя в горницу, умылся у рукомойника и, сотворив утреннюю молитву, поднялся в детскую, где – одни уже, большие – спали сыновья. Дочка Катюшка почивала в соседней горнице, с нянькой. Туда Иван не пошел – пусть поспит; распахнув дверь, остановился у сыновей на пороге. Те уже поднялись, оделись – теперь игралися деревянными сабельками – Мишаня с Панфилом. Оба высокие для своих лет, тоненькие, стройные, востроглазые. Увидав отца, обрадовались:

– Ой, батюшка, батюшка пришел!

Полезли было целоваться, да Иван взглянул строго – притихли. Встав рядком, поклонились, как положено, в пояс:

– Здрав буди, батюшка, как спал-почивал?

– И вы здравы будьте, чада! – Раничев улыбнулся, обнял детей. – Подарки вот вам привез.

– Ой, покажи, покажи!

– Там, в людской на лавке лежат. Возьмете.

– А мне, а мне подарок привез? – послышался позади звонкий Катенькин голос. Иван обернулся, схватил, поднял дочку на руки, закружил – эх, в мать, в мать удалась дева – такие же глазищи зеленые!

– Конечно, привез, а как же? Неужто про боярышню свою позабуду?

– Настена вчерась на ночь сказку рассказывала, – прижавшись к отцовскому уху, поведала Катюшка. – Страшную.

– Страшную? – Иван притворно нахмурился. – Ужо боле не велю ей таких сказывать.

– Не, батюшка, вели сказывать! Интересно. А Мишка с Панфилкой тож под дверями стояли, слушали.

– Ничего и не слушали, просто так, мимо шли.

– Цыть! – Раничев осторожно поставил дочку на пол. – Ладно вам спориться.

– Батюшка, а ты нас на охоту возьмешь? – снова пристали Панфил с Мишаней. – Обещал ведь.

– Обещал – возьму. Вот соберусь только.

– А когда, когда соберешься?

– И меня, меня на охоту!

– А ты мала еще, козявища!

– Сам ты, Панфилка, козявища! Батюшка, а чего он дразнится?

Иван хохотнул в усы:

– Ну вы мне еще тут драку затейте! Бегите вон лучше в людскую, за подарками.

– Ой, бежим, бежим! А ты, батюшка, с нами не идешь?

– Нет уж, увольте, – отмахнулся Иван. – И без вас делов сегодня хватит.

Сказал – и как в воду глянул.

Дел, и впрямь, оказалось много. Вернее даже сказать – одно, главное, дело неожиданно обросло немалыми трудностями. Старуха Мавря, известная в ближайших деревнях как колдунья, оказывается, три дня как куда-то сгинула. Люди по деревням шептались – поймали-таки Маврю монахи, заточили в обитель, теперь вот за колдовство сжечь хотят.

– Эвон, какие дела, – задумался Раничев. – Сжечь… Придется отбивать бабку… Эхма, опять с монастырем ссориться.