Раничев возвращался к этим своим мыслям не раз и не два за день: прежде чем пуститься в столь долгий и опасный путь, необходимо было все тщательно обдумать, причем очень конкретно – сколько людей взять с собой, кого именно – желательно бы знающих немецкий – как все организовать, кого оставить вместо себя в усадьбе – старосту Никодима Рыбу? Хеврония Охлупня, тиуна? Лукьяна-воина? Да-да, как бы организовать отъезд, это вовсе не так просто, как кажется. Нельзя отъехать тайно – не на неделю ведь и даже не на месяц. На такой срок отсутствие в вотчине боярина уж никак не скроешь. А тем и воспользуются враги – тот же Феофан. Ну положим, с ним мужики справятся, лишь бы не интриговал при князе… И там, конечно, найдутся заступники – думный дворянин Хвостин с Авраамом-дьяком – но ведь им нужно обсказать, куда да зачем едешь. Допустим, Авраам удовлетворится и самым простым объяснением, а Хвостин? Уж тот-то не так прост. Да и объяснение это нужно еще придумать… Придумать.

Иван уселся на лавку, расчесал костяным гребнем волосы и бородку, испил принесенного слугой квасу. Что б такое придумать-то?

Неслышно вошла – вплыла, словно пава – супруга Евдокся, подошла сзади, обняв Ивана, прижалась щекою. Раничев обернулся, поцеловал жену в щеку. Волосы густые по плечам рассыпаны – знала, не нравилось мужу, когда волосы под паволоки да платки прятали, – на шее ожерелье янтарное – подарок Ивана – саян алый с золотыми пуговицами. А под саяном-то больше ничего нет! И пуговицы не все застегнуты – сквозь вырез верхний грудь виднеется соблазнительно. Иван улыбнулся, кивнул на лавку – садись, мол. Боярыня молча уселась, высоко обнажив бедро, обняв мужа, принялась с жаром целовать в губы. Руки Ивана гладили нежную шелковистую кожу, быстро расстегивая золотые пуговички саяна… Ага, и в самом деле под саяном ничего больше не было! Иван погладил жену по животу, впился поцелуем в грудь, женщина сбросила одежку с плеч, прижалась, падая на широкую лавку…

Потом долго пили квас. По очереди, прямо из крынки. Евдокся погладила мужа по волосам.

– Что-то ты грустный в последнее время, Иване. Ходишь, мрачнее тучи, меня словно бы и не видишь. Случилось что? Не иначе, опять в поход собрался?

Иван улыбнулся:

– Это с чего ты так решила?

– А ты вчерась долгонько перед стенкой, где оружье развешено, стоял. Видать, выбирал что-то. И саблю отдал поточить, и детушек перед сном целовал, по головам гладил – куда как дольше, чем прежде. Видать, собрался куда…

– Собрался, люба, – серьезно кивнул Раничев. – Разве ж от тебя чего скроешь?

Боярыня, вздохнув, одела саян.

– Мавря напророчила?

– Она самая…

– Снова смерти детушкам нашим ждать? – Понизив голос, Евдокся опустила ресницы. – Господи… Опять! Это все проклятые перстни, давно говорила – выкинул бы ты их!

– Эти-то выкину, – невесело усмехнулся Иван. – А другие? Вернее – другой?

– Что, опять объявился?

– Скорее всего. – Раничев задумчиво наморщил лоб.

– И куда?

– Сперва – в Литву, потом – в Орденские земли.

– В Ливонию?

– Нет, к тевтонцам.

– Немецкую речь ведающих возьми, – жестко сжав губы, посоветовала Евдокся.

Иван с восхищением посмотрел на жену: да, эта женщина вовсе не была избалованной боярышней, какой на первый взгляд казалась, многое ей пришлось пережить, многое – и унижение, и плен, и ощущение близкой и неизбежной смерти.