Она была сиротой с колыбели. Поэтому выражение глубокой грусти дополнялось состоянием смирения перед судьбой, терпеливости, но в ясных голубых глазах светились жизнь и чувство.

Едва каштелян вошел, княжна почтительно поцеловала ему руку. Он наклонил голову девушки и поцеловал ее в лоб. Потом пригласил ее сесть, пододвинул к ней кресло и хотел заговорить, но тут увидел в дверях неподвижную фигуру экономки.

Это была особа уже преклонного возраста, но еще необычайно стройная; она стояла словно кол проглотив, а глаза вытаращила, будто жаба. На ее платье было столько складок, что оно выглядело даже смешным, грудь неприятно полуобнажена. А что творилось на ее голове — пером не описать! Чего только на ней не было! Прежде всего, волосы там были не только свои, но и чужие, торчащие, зачесанные вверх, как свечки, и, что хуже всего, они были разного цвета. Из них торчали гребни и шпильки, заколки и цветы, перышки и стеклышки. Жуткий французский чуб возносился вверх на целый локоть, он мог бы пролезть не во всякую дверь.

Пани экономка ожидала взгляда каштеляна, как чибис дождя, когда же, наконец, дождалась, то, забыв о своем прекраснейшем чубе, поклонилась так низко, что еле не повредила его. Каштелян поприветствовал ее, сказал несколько вежливых слов и тут же отпустил. Она вышла, но не было уверенности, что не осталась подслушивать. Как только за ней закрылась дверь, каштелян повернулся к княжне, во взгляде которой читался вопрос, и заговорил:

— Уважаемая панна, вы скоро расстанетесь с детством, в феврале начнется счастливый для вас шестнадцатый год. Есть за что благодарить Бога.

— И вас, — подхватила княжна, — за то, что вы заботились о сироте.

— Мы делали все, о чем меня и моего покойного брата просил ваш уважаемый отец. Причем делали это с душой и сердцем, заботясь о вашем счастье.

— Я это понимаю и постараюсь отблагодарить вас, как отца, — ответила княжна.

— Надеясь на вашу отзывчивость, на ваше доброе сердце, я и обращаюсь к вам, как взрослой девушке, которая вскоре станет совершеннолетней, — говорил далее каштелян. — Я еще никогда не говорил с вами о важных делах, потому что вы были в счастливом детском возрасте, который не стоит омрачать. Поэтому, если я скажу нечто неприятное для вас, считайте это началом новой жизни, которая уже не будет для вас такой, как в детстве, а Бог учит нас быть терпеливыми.

— Все, что вы мне скажете, я приму с покорностью и благодарностью, — спокойно и учтиво промолвила княжна. Но ее лицо слегка покраснело, видимо, от волнения.

— Я не сомневался в этом, — продолжал каштелян. — Вы знаете, что князь воевода виленский просил вашей руки для своего сына, князя Януша.

Каштелян глянул на Софию, она выглядела спокойной, только при упоминании имени Януша вспыхнула, побледнела и смутилась. Каштелян помрачнел, но заговорил снова:

— И я, и мой покойный брат охотно соглашались на этот брак, потому что считали князя за равного вам по знатности, богатству, надеялись на вашу счастливую жизнь в замужестве. С нашего позволения князь Януш бывал у вас, он старался завоевать ваше расположение.

Каштелян на мгновение умолк, София тоже молчала.

— Скажите мне искренне, скажите открыто, как опекуну, как отцу, понравился ли он вам?

— Воля опекуна будет моей волей, — ответила княжна.