— Не делайте таких поспешных выводов, княже, — прервал его Лев Сапега. — Он и не говорил, и не думал о войне…

— Тогда что все это означает, пане канцлер? — горячо возражал воевода. — Что, если не это? Что он не считается с договором, не придерживается его, не пошел даже на маленькую уступку при вашем посредничестве, на мою просьбу не откликнулся. Упрекает, что я не придерживаюсь договора? Но, Богом клянусь, я исполняю его! Я держусь его, строго держусь! Прошу простить меня, панове, мои добрые друзья, что подговорил вас всех на это неприятное посольство. Простите мне, но я даже не предполагал, что все так окончится. Бог тому свидетель! Но я найду иное, более надежное средство против панов Ходкевичей, я не позволю измываться надо мной! Беру вас всех в свидетели, панове, что не я первый отступил от договора, что я не нарушаю его, что я его уважаю, и если даже не по доброй воле, то оружием заставлю его исполнить.

Воевода окончил и, усталый, упал в кресло, дрожа от гнева. Он взглянул на князя Януша, лицо которого тоже покраснело от крови, хлопнул рукой по колену и воскликнул:

— Война! Значит, война! Что же, я готов и к ней! Если не уступит, то, Богом клянусь, не жить ему! Получишь, Ходкевич, войну, если ты ее хочешь и вызываешь меня! И пусть на тебя падет пролитая кровь!

Совет возле ратуши. Войт у ректора

При тех обстоятельствах, о которых мы писали, не было уже не только надежды, а даже намека на согласие — обе стороны готовились к войне: Радзивиллы — к нападению, Ходкевичи — к обороне; а поскольку, как мы уже упоминали, день, когда княжна София должна будет выйти замуж, был определен — 6 февраля 1600 года, — то как раз к этому времени в Вильно возле дворца Ходкевичей и должна была начаться эта горячая борьба. Но силы были слишком неравными, потому что хотя Ходкевичи были известны в стране и имели множество приверженцев, связи, но с избытком имелось это и у Радзивиллов. Воевода, кровник семьи князей Острожских, возглавляя союз конфедератов и православных, пользовался могучей поддержкой у русских православных реформаторов как у братьев по вере. Этой силе Ходкевичи не могли ничего противопоставить. Кроме того, Радзивиллы хорошо понимали, какой опорой им могла быть мелкая шляхта в крае, поэтому стремились привлечь ее к своему двору, помогали, чем могли, устраивали на должности, защищали, сватали, женили, — в итоге имели множество сторонников, чем-то им обязанных. Они не только что хотели, то и делали на сеймиках в угоду своим опекунам, но и были готовы по первому зову сесть на коня с саблей в руке, даже не спрашивая, для чего это нужно. Такой шляхты, преданной роду Радзивиллов, в Литве было очень много; она не интересовалась существом дела, а слепо выполняла приказы: налететь, разгромить, не допустить к депутации на сеймиках, поднять крик, отлупить кого-то — все для них было законно, все допустимо. Шляхта вообще была морально испорченной. Почти вся она стала безразличной к этической оценке своих поступков, не служила тому, к чему была призвана, а слепо шла за хозяевами, которые поили, кормили ее, используя в своих целях. Радзивиллы называли шляхту czapkа i papkа — шапка и кашка, — что означало братскую дружбу и богатый стол; вот такая шляхта и оставила заметный след в истории их рода. Князь Миколай Радзивилл, прозванный Сироткой, постоянно повторял, что он называет Радзивиллов не иначе, как Рад-живилы.

Такой были политика и расчет и у других представителей этого рода. Присовокупим, что и разница в вере была им выгодной, потому что за Радзивиллами шли те, кто ненавидел католиков. Не удивительно поэтому, что и на этот раз они обратились за помощью к шляхте: кому написали, к кому отправили гонцов. Друзья их рода (так именовали их Радзивиллы) без колебаний откликнулись на этот призыв к борьбе.