Если вам двенадцать, четыре года кажутся долгим сроком. Столько времени отвели врачи на окончательное восстановление ноги Доминика Бачагалупо. Но Аннунциата знала: лодыжка ее любимого «поцелуя волка» заживет гораздо раньше. Уже через четыре месяца Доминик расстался с костылями. В тринадцать он был куда начитаннее пятнадцатилетних. Домашнее обучение приносило свои плоды. Как-никак Аннунциата работала учительницей и хорошо знала, сколько учебного времени тратится на всевозможные нравоучения, перемены, не говоря уже о каникулах. Избавленный от всего этого, Доминик успевал делать и тщательно проверять домашнее задание. К тому же у него оставалось достаточно времени на дополнительное чтение и изучение кулинарных рецептов.

Овладение поварскими премудростями давалось ему с трудом. Аннунциата понимала: сейчас его возьмут на работу разве что в какую-нибудь грязную забегаловку. Но для «мальчика на подхвате» нужно иметь обе здоровые ноги. Нет, ее Дом пойдет на работу не раньше, чем по-настоящему научится готовить. А в повара его до шестнадцати лет все равно не возьмут. За эти четыре года Доминик успел перечитать массу книг и крепко освоил кулинарное искусство. Он научился ходить, не особо обращая внимания на увечную ногу, и теперь учился обращаться с бритвой.

В свои шестнадцать Доминик Бачагалупо встретил будущую мать Дэнни. Это произошло в 1940 году. Двадцатитрехлетняя учительница работала в одной школе с Аннунциатой. Фактически Нунци их и познакомила, поскольку иного выбора у нее, можно сказать, не было.

Мария, двоюродная сестра Аннунциаты (и тоже из рода Саэтта), была замужем за человеком по фамилии Калоджеро — очень распространенной на Сицилии.

— Фамилия произошла от имени одного греческого святого, который умер на острове, — рассказывала сыну Аннунциата. — Эта фамилия всегда была связана с детьми, особенно с сиротами.

Сама Нунци произносила фамилию на сицилийский манер. От матери Доминик узнал, что существует и имя Калоджеро, которым нередко называют незаконнорожденных сыновей.

Доминик наравне с матерью очень чувствительно относился к участи незаконнорожденных и их матерей. Двоюродная сестра отослала свою беременную дочь в нью-гэмпширскую глушь. А ведь девушка была первой из женщин Калоджеро, окончившей колледж.

— Подумаешь, колледж! — кричала в телефонную трубку Мария. — Чему ее там научили? Отдаваться парням и растить пузо?

Разговор с бессердечной двоюродной сестрой Аннунциата пересказала сыну. Юный Доминик без дальнейших объяснений понял, почему беременную выпускницу колледжа послали именно сюда, в Берлин. Родственники его матери считали, что Аннунциата и «ее бастард» — подходящая компания для Розины. Аннунциата, обожавшая сокращать имена, превратила ее в Рози раньше, чем та приехала из Бостона в Берлин.

В те времена такое избавление от «семейного позора» было довольно частым явлением, характерным не только для бостонского Норт-Энда, выходцев из Италии и католиков. Кланы Саэтта и Калоджеро посчитали, что «позорам» их семей лучше жить под одной крышей. У Аннунциаты появилась причина вдвойне ненавидеть свою бостонскую родню.

— Пусть это послужит тебе уроком, Дом, — сказала она сыну. — Мы не станем осуждать бедняжку Рози за случившееся с нею. Нет, мы будем любить ее такой, какая она есть.

За свою способность прощать Аннунциата была достойна похвалы. В 1940 году матери-одиночки весьма строго порицались американским обществом.