Майор сказал, что хочет видеть командующего. Часовой продолжал смотреть на него; потом он повернулся и ушел, затем вернулся, и выражение лица его стало еще хуже, если такое только возможно. Старик огляделся. Ему не нравилось здесь. Им позволили войти в город, как сказал часовой, к это тоже не понравилось старику. Ему не понравилась и тишина, стоявшая в городе; проезжая вдоль железнодорожного, пути и по главной улице, он видел пустоту вокруг, лица, украдкой выглядывающие из дверей, детей, бросавшихся врассыпную, и ему казалось, что он в том самом городе, где был, впервые покидая Мексику: тогда тоже единственным звуком был топот лошадиных копыт по твердой грунтовой дороге, и ему было так же не по себе, как тогда. А может быть, это просто воспоминание. Тогда ведь ему не казалось, что в городе что-то не так. Просто на старое наложились события, которые произошли потом, а на самом деле, может быть, там было неплохо. А может быть, и нет. Он не знал точно. Да и какая разница.

Теперь он здесь, и у него нет выбора, надо двигаться дальше.

На площади хватило места для всех. Майор выстроил кавалеристов в пять линий. Потом он взял с собой старика и еще пятерых и направился к гарнизонному штабу. Дом был точно таким, как все другие дома, двухэтажный, с саманными стенами, но немного шире и из крыши торчали стропила. Они подождали, пока охранник впустит их. Ждать пришлось долго. Потом майор прошел мимо него, а старик и остальные последовали за ним.

Человек за конторкой ошеломленно уставился на них. Он слыхом не слыхал ни про какого Месу, не мог понять, какого дьявола они остановились здесь, и посоветовал им убираться к чертовой матери.

У старика внутри все перевернулось. Слишком поздно он понял, что их обманули. Меса был человеком Вильи.

Потом, выглянув в окно, он увидел, что к площади направляются люди, сначала выходят из домов справа от него, потом из переулков слева. Среди них были женщины, но без детей, но преобладали мужчины, и они так хорошо знали, что делают, что даже не переговаривались. Старик сказал майору о том, что увидел. Майор тоже выглянул из окна; толпа у площади становилась все больше и больше.

В первый раз он присутствовал при подготовке к сражению. Прежде бои начинались так быстро, что он не успевал сообразить, что к чему, и сразу хватался за оружие, как в той деревне к северу отсюда. Но сейчас было все по-другому. Вот оно, здесь, надвигается на него, и ему надо действовать. Он видел вокруг злобный блеск темных глаз. Его охватила горячая волна ужаса, ему хотелось одного: вырваться отсюда и убежать подальше. Еще он боролся с желанием сходить по нужде, но, сидя в седле с расставленными бедрами, он вдруг почувствовал что-то теплое и влажное под собой. “Господи Боже”, — сказал он. Теперь он не чувствовал страха, а только ярость. Посмотрев налево, он увидел тележку, запряженную мулом; кто-то подразнил мула, тот напрягся и рванулся по направлению к отряду. Прентису этого было достаточно. Может быть, он и не знал, как себя вести с людьми, толпившимися впереди, но уж в мулах-то он разбирался; кровь у него так и закипела, как будто он только и ждал этой возможности. Он перекинул правую ногу через луку седла, соскочил на землю и двинулся к мулу. Мул был довольно далеко; С лошадью бы он на такое не решился, но другое дело мул, которому к тому же мешает тележка: с ним-то он справится. Он подождал, пока животное не подошло почти вплотную к нему, потом отступил в сторону и изо всей силы бросился на него, схватив за шею. Он толкнул его плечом, схватил поводья и рванул, в то же время вытянув вперед одну ногу и наступив на них. Мул свалился головой вперед. Он запутался в упряжи и начал так ржать, что Прентис испугался, не покалечил ли он животное. Но ноги вроде бы были целы, мул дергался, пытаясь встать, но снова падал. Прентис поднял его и теперь знал, что все будет в порядке. Он выпрямил упряжь, направил мула в другую сторону и оставил в покое.