Гавриил прошел под окнами дома и очутился в саду. Сюда, знал он, старый Каспар Мённикхузен, желая угодить дочери, велел не пускать воинов. Это был садик Агнес, ухоженный, уютный. Тут так и веяло свежестью трав и ароматом цветов. Темными купами виделись в ночи розовые и жасминовые кусты. Пели свои вечные песни сверчки. Гавриил решил здесь переночевать. Он выбрал полянку между яблонями, поросшую мягкой травой, и растянулся на ней. Недели уж две, как стояла сушь, и поэтому сырость не чувствовалась на земле, а ночная прохлада была приятна, она дарила отдохновение после знойного дня.

«Завтра двинусь в путь, — думал он, засыпая. — Неразумно я поступил, вообще оставшись здесь».

Гавриил несколько лукавил, говоря себе, что он не понимает, зачем остался здесь. Агнес привлекала его, на нее он хотел еще разок взглянуть, на красоту ее дивную еще полюбоваться.

«Что мне было здесь нужно? — ругал он, однако, себя. — Неужто я действительно так неразумен, что стремился еще раз увидеть… эту заносчивую девицу? Или была у меня другая причина? Нет, по правде говоря, никакой другой причины у меня не было. Ведь не хотел же я стать мызным воином, грабителем добрых людей!»

Укорял он себя: несмотря на свои почтенные двадцать семь лет, все еще оставался легкомысленным человеком, отроком, что готов увязаться за первым привлекшим его внимание смазливым личиком. И легкомыслие это никак не вязалось ни с мужским достоинством его, ни с разумом взрослого, самостоятельного человека!..

Мысли его все вились вокруг красавицы Агнес, не отпускали: изумления достойно, что она выходит замуж за этого олуха, юнца Рисбитера; разве в нынешние грозные времена этот юнкер Ханс, у коего короток ум, шаткий тростник, по существу, сможет служить ей опорой?..

И опять ругал себя: ему-то до этого какое дело?

Тяжело ворочались мысли… Она юная баронесса, юнкер Ханс тоже барон, и по положению своему они вполне достойны друг друга.

«Пусть будут счастливы или несчастны — мне безразлично».

Но, увы, не было безразлично…

Сам не заметил Гавриил, как под мысли эти, под неуемное стрекотание сверчков уснул.

Он проспал, вероятно, около двух часов. А пробудился Гавриил от грохота взрыва и последовавших выстрелов аркебуз и пистолетов, криков. Он подумал сперва, что это барон Мённикхузен и рыцари устроили пальбу в честь невесты и жениха; потом решил, что рассорились между собой гости, как это нередко случалось на свадьбах того времени. Но, окончательно проснувшись, он заметил, что шум доносится не со стороны мызы, а из лагеря. Гавриил оглянулся на здание усадьбы. В окнах дома свет не горел, в доме царила глубокая тишина.

Мы должны здесь заметить, что лагерь был отделен от сада этим главным зданием мызы, поэтому Гавриил не мог видеть, что происходило в лагере. Он, не на шутку встревоженный, вскочил и прислушался. Шум все нарастал, и кроме аркебузных и пушечных выстрелов, уже ясно слышались лязг холодного оружия и брань.

Вдруг до слуха Гавриила донеслись испуганные крики: «Бегите, бегите! В лагере русские!..»

Теперь Гавриилу стало все ясно. Русские, большое войско которых размещалось в Пайде, каким-то образом проведали о свадебном пиршестве на мызе Куйметса и, справедливо предполагая, что бдительность стражи будет ослаблена, решили воспользоваться этим. И не ошиблись: даже те мызные воины, что несли этой ночью службу, оказались пьяны. Хорошо подгадали русские, когда напасть на лагерь…

Гавриил колебался — принять ли ему участие в схватке или спокойно дождаться ее завершения? В обоих случаях у него могли быть и свои выгоды, и свои неприятности.