— Еще раз… Дом оставался открытый?

— Машка здесь была.

— Вот погляди, — я протянул ему картину. — Ты не находишь в ней ничего необычного?

— Необычного?.. — Он всмотрелся. — Да нет… вот тут только краски как будто стерты.

— Да. Кто-то подчистил красное пятно, по-моему, отпечаток пальца.

— Ты что! Мы все осмотрели два года назад.

— Пятно было блеклое и стало видно только при ярком дневном свете, когда я внес картину в кабинет. Во втором часу. Мы с Аллой ушли в беседку. А вы?

— Мы еще кофе пили. И я опять пошел на озеро.

— Значит, дом был без присмотра примерно с двух до трех.

— Но Машка…

— Она претендент номер один.

— Ерунда!

— Номер один. Номер два — Алла, которая видела меня с картиной и, покинув нас с Гришей, могла зайти сюда полюбопытствовать. Сам Гриша: до беседки он наверняка искал меня в доме. Наконец, номер четыре — чертов ученик.

— Ты отдаешь себе отчет, в чем обвиняешь их?

— Да. Теперь я не сомневаюсь: это была кровь.

— Но может… — Он не закончил.

— Это была ее кровь. Заниматься порчей картины из любви… вернее, из ненависти к искусству… — Я тоже не закончил: жалкая ирония.

Иллюзии вдруг исчезли, а ведь были, были… Наступила боль. Значит, никогда. Никогда я не услышу ее голос в этих комнатах, не увижу черные косы, летящую походку — белый или оранжевый вихрь — ее тона, краски… ее суть — «легкое дыхание» — не мною сказано, но верно. Не знаю, любовь то была или ее придумали русские, но я не могу писать. Я — импотент. В творческом (я покосился на Колю), в творческом смысле.

Он сказал:

— Уж за два-то года убийца стер бы отпечатки.

— Не отдавал себе отчета, как и мы. Ну что, будем лелеять иллюзии или пойдем до конца?

— До конца.

— Имей в виду: если труп в озере — то до Страшного Суда. Мы не найдем.

— Я пытался. Все эти дни. Обследовал в маске и ластах.

— Кости давно бы затянуло илом.

— Но… тело должно было всплыть еще тогда.

— А «тяжелый серый камень»?

— А, черт! — закричал Коля. — Неужели кто-то стоял и смотрел?

— После сегодняшнего открытия с «Отроком Варфоломеем» мое давнее впечатление укрепилось: убийство произошло в спальне.

— Но тащить тело и сумку с вещами по улице, по дороге с полкилометра…

— Да, затруднительно.

— Где же она?

Мы смотрели в зеленый покой открытого настежь окна. Как он, наверное, ждал моих редких писем там, в чужой стране, страшась и надеясь… а я, бездарный дурак, ушел в подполье… и вот выполз, чтоб так опозориться на старости лет! Шаги наверху стихли, по странной ассоциации у меня вырвался вопрос:

— Ты бывал в кабинете Прахова?

Задумавшийся Коля вздрогнул.

— Давно, не помню. А что?

— Где Мария замуровала труп?

— Чей?

В каком-то ужасе мы уставились друг на друга.

— Как чей? — едва выговорил я. — Прадеда.

— Я не спрашивал.

— Так спроси!

Ночью я сидел на терраске, курил, ждал брата. Бледные мошки вились вокруг фонарика, флоксы уснули. Победно запахло полынью в росе, и протяжно заухала, точно леший, одинокая птица.