— Но разве можно верить тому, что сказано в бреду?!

Кэтрин даже отвечать не стала. Господи, ну зачем ты сделал королевой столь бесхитростную женщину?! Доброта и честность при дворе хуже глупости и прямой путь к плахе.

— Как же нас не арестовали?

— Против Гардинера нашлись улики, которые могли стоить ему жизни. Его жизнь в обмен на наши. Но он хитер и найдет способ отомстить.

— Знаешь, после сожжения Анны я уже готова к смерти.

— Ну и глупо! Веди себя тихо, я все сделаю сама.

— А… кто тебе дал эти улики?

Ну нет, уж вот это Кэтрин открывать королеве не собиралась. Она лишь пожала плечами:

— Человек был в плаще и маске. Какая разница, главное, у епископа тоже рыльце в пушку. А пока, умоляю, Катарина, веди себя тихо, ни о чем не спорь, во всем соглашайся с королем и не мешай мне. Надеюсь, я сумею помочь нам обеим.

Но Катарина не сдержалась, обнадеженная возможным избавлением от столь неприятного и опасного брака, она принялась нахваливать королю свою подругу, утверждая, что у леди Уиллоуби руки куда более умелые и ласковые, чем у нее самой. Король подозрительно покосился на супругу.

Услышав столь неуклюжие попытки помочь, Кэтрин мысленно обругала царственную подругу безмозглой дурой, а себя идиоткой за то, что доверилась королеве, и, улучив момент, зашипела подруге на ухо:

— Прекратите, Ваше Величество!.. Я просила молчать, а не вмешиваться!

Улыбки при дворе превратились в оскалы, в воздухе витало что-то такое, от чего кровь стыла в жилах. Казалось, топор палача занесен, а король всего лишь придумывает, чью именно голову под него подставить. Никто не застрахован от того, что не его шея испробует на себе лезвие топора. Кто-то в оцепенении не мог сделать и лишнего движения, глядя в рот Генриху и покорно ожидая своей участи, как королева, кто-то, напротив, мчался как лошадь, закусившая удила.

Одним из таких был Генри Говард граф Суррей. Молодой красавец, поэт, насмешник, любитель и любимец женщин, который не просто играл с судьбой, но играл в смертельные игры. Его отец герцог Норфолк холодел при одной мысли, до чего может доиграться сын; граф Суррей дергал тигра за усы, нимало не заботясь о своей безопасности, о чужой он заботился еще меньше.

Отец пытался увещевать сына:

— Генри, я полагаю, в тебе осталась хоть капля разума?

— Чего вы боитесь, герцог Норфолк, непотопляемый герцог Норфолк? Казни двух племянниц всего лишь добавили седины в вашу бороду, но почти не поколебали ваше положение.

Генри был настоящим наглецом, он даже с отцом смел разговаривать тоном, который любой другой счел бы оскорбительным. Но Норфолк знал, что ему не урезонить сына, а потому пропускал наглый тон мимо ушей, куда важней другое.

— Боюсь, то, что не удалось нашим врагам после падения двух племянниц, доделает мой собственный сын. К чему дразнить гусей?

— Каких гусей вы имеете в виду? Двух важных гусаков Сеймуров, которые возомнили себя хозяевами в Англии? Неужели вас не возмущает засилье при дворе и вокруг короля безродных, вчерашних нищих? Королю нравится окружать себя людьми низкого происхождения, забывая о тех, в чьих жилах течет кровь древних королей.

— Генри, поосторожней. Твоя несдержанность способна нанести больше вреда, чем измены Анны Болейн или Катарины Говард!

— Моя несдержанность! — с горечью воскликнул граф Суррей. Он вскочил и почти забегал по большому кабинету отца. — Как могу быть сдержанным я, тот, в ком течет благородная кровь, кто имеет на престол куда больше прав, чем даже бесформенная развалина, гниющая в своем кресле?

Герцог просто замахал на него руками:

— Генри! Вы погубите всех нас!

— Я молчал, пока король женился на моей кузине Анне, молчал, когда он взял низкородную Джейн Сеймур, молчал, когда вы подсунули Его Величеству эту дуру Катарину Говард, а не мою сестру Мэри, но теперь-то, теперь?! Королю осталось от силы три-четыре месяца…

— Почему ты так уверен? — ахнул герцог Норфолк.